Это было у моря

Maellon

Серсея взглянула на то, на что показывал Петир. Пес красивым жестом накинул на Сансу свою кожаную куртку. Вот гадина, ему ее Джоффри подарил, между прочим! А маленькая поганка и довольна, ишь, как вцепилась в куртку!

— Скатайте мне еще папиросу, Бейлиш. Ну и что такого? Она мёрзнет, он дал ей куртку. Обычный жест дурня, которому всех жаль.

— Вы не наблюдательны, дорогая моя. Он надел на нее куртку так, чтобы ни в коем случае не коснуться ее, даже слегка. Озабоченный мужчина поступил бы полностью наоборот. А тот, кто испытывает жалость, — вообще бы не придал этому значения.

— Боги, какой вздор вы несете! Это потому, что я не велела ему ее трогать, вот и все!

— И он настолько

вам предан, что даже, когда думает, что его никто не видит, все равно свято блюдет ваши ему указания? Вы поразительная женщина, Серсея, если у вас получается вызывать такую преданность у подобных индивидуумов! Как, интересно, это у вас выходит? Мне бы тоже не помешало такое умение…

— У всех есть свои сильные стороны, Бейлиш. Вы незаменимы в поисках нужной информации. И в практических применениях этой информации…

— Благодарю вас. Вот ваша папироса. А я, с вашего позволения, пойду посмотрю, как там мои мальчики.

— Хорошо, спасибо. Пошлите ко мне Джоффри. Только вежливо, а то он такой вспыльчивый… Кстати, об это вашей поездке в город… как все прошло?

— О, уверяю вас, прекрасно. Немного… необычный, скажем так, стиль игры. Но все под контролем. Он будет прекрасным игроком. Ваш сын не перестает меня удивлять, Серсея. Только старайтесь, все же, держать его под контролем — молодежь так любит бунтовать! А при его… энергии, кто знает, куда все это может завести… Это уже мой личный совет. Но я продолжу за ним приглядывать, если вам это будет приятно.

— Спасибо. Но не поняла вашего ерничанья на тему контроля. Джоффри всегда у меня под контролем.

— Тогда, значит, все прекрасно, и не о чем беспокоиться… Всего лишь мысли вслух…

========== IX ==========

Мне снилось, словно я ребенок

В саду под деревом одна.

Во сне был смысл, верно, тонок,

Но нету дела мне до сна.

Сжимая больно чью-то руку,

Я тихо таяла, как лед,

Внимая сердца злому стуку,

Я понимала: он уйдет.

Мне так хотелось быть ребенком

И не запомнить ничего,

И раствориться в стуке звонком

Больного сердца твоего.

Дождь начался, когда они даже не доехали до гостиницы. Санса услышала, как по крыше забарабанили тяжелые капли, через минуту по стеклу двери с ее стороны уже текло ручьем, так что пейзаж, мчащийся за окном, становился все более и более призрачным. Выгоревшая зелень словно крутилась в гигантской воронке, растворяясь в бешеной гонке дождя, как тают набросанные наживую, еще свежие силуэты акварельного рисунка, если случайно вылить на них слишком много воды с кисти. Уже неразличимы были листья, уже кипарис невозможно было отличить от магнолии, все текло мимо и терялось где-то позади, в оставленной дали. От всей этой круговерти и у Сансы начала кружиться голова, она попыталась сконцентрироваться взглядом на море, что мелькало неизменной свинцово-серой полосой справа. Сквозь слезы дождя она с трудом различала, как по почти гладкой, зловеще-серо-перламутровой поверхности, казавшейся скорее не водой, а какой-то маслянистой жидкостью, густой, с зеленоватым, болезненным отливом, бегут гребнями беспокойные волны, уже не похожие ни на барашков, ни на что-либо, связанное с человеческим миром. То была пугающе-завораживающая картина, она одновременно притягивала взгляд и словно кричала: «Не смотри, отвернись — тебе нечего здесь искать, нечего ждать, жалкий человек! Приблизься — и стихия поглотит тебя, ты исчезнешь, как исчезает песчинка, брошенная в стакан с чернилами».

От этой картины Сансе стало жутко. Она любила море, любила смотреть на него, любила ощущение погружения,

когда твоя кожа уже горит и идет мурашками от маленьких волн, что щекочут живот, пытаясь добраться выше, — а ты все медлишь, оттягивая момент, и вдруг, неожиданно для себя самого, оказываешься по самую шею в совсем не холодной, приятной воде, словно и не было этого страха, сковывающего все твое существо на каком-то глубинном уровне еще мгновенье назад. Но, глядя на тревожащее зрелище таинства природы, свершающегося сейчас там, за окном, Санса невольно подумала: как же странно любить вещи и явления, но при этом совсем их не знать и даже бояться. Или это и есть любовь? Единственно реальная, вопреки всему вокруг, вопреки самому себе?

Они подъехали к гостинице. Стеклянную внешнюю дверь от сильного ливня начало вдруг заливать, и на пятачке-промежутке между внутренней и внешней дверями, застеленном бордовым ковром, уже образовалась грязная лужа. Сандор остановил машину прямо у дверей.

— Иди, давай. Есть шанс, что ты не вымокнешь.

— А ты что же, не пойдешь?

— Пойду, куда я денусь. Но не оставлять же тут машину. Припаркую и приду. Мешок потом твой принесу. Ты, надеюсь, сможешь выдержать без своих драгоценных маек часок?

— Да ну еще, это ерунда! Забудь о них. Лучше возьми свою куртку.

— Не выдумывай. Помнишь, что Серсея сказала про платье? Я, вообще-то, не очень хочу за него платить. Так что иди так.

— Ладно.

Санса отстегнулась, выбежала наружу — дождь вокруг стоял стеной. Если из машины еще было видно море, то снаружи любая видимость сошла на нет — вокруг были лишь сплошные нити серо-зеленой низвергающейся воды, словно стоишь под водопадом. По бетонным плитам, пузырясь, стекали бурные, как небольшие речки, потоки; они закручивались на стыках в маленькие водовороты, кружа иголки, мелкие можжевеловые ветки, утонувших жуков и даже сигаретные окурки.

Санса уже через секунду почувствовала, что туфли ее полны водой — а от машины до двери было ровно два шага. Пытаясь не усугублять ситуацию и хотя бы не забрызгать и так замученное платье, Санса кое-как добралась-таки до двери под крышу и оглянулась назад — посмотреть, куда Клиган поставил машину.

Машины она не увидела, а вот глупая дверь почему-то не желала открываться. То ли дождь что-то испортил в ее механизме, то ли двери так надоела Санса, что она уже не желала впускать ее внутрь. Впрочем, между застывшими половинками двери оставался небольшой зазор, и Санса решила-таки попробовать в него пролезть. Она с трудом протиснулась — сперва застряла грудь, а потом еще и голова. Все бы ничего, но, пролезая, Санса уронила куртку Сандора в ту самую неприятного вида лужу, что образовалась на ковре в предбаннике. Санса охнула, протиснулась-таки окончательно в противный зазор и подхватила несчастную куртку. Подкладка, конечно, уже успела промокнуть, а снаружи отчетливо виднелись грязные коричневые разводы. Санса было принялась стирать их мокрой ладонью, но решила, что все же стоит подождать до номера. «До нового номера», — подсказала ей услужливая память. Матерь всеблагая, куртка курткой — а как же он сам-то войдет в сломанную дверь? Вот же бред!

Санса поспешила в холл. За стойкой стоял незнакомый ей администратор и сдувал пыль с камеры своего новомодного, с большим дисплеем телефона. Санса решительно к нему подошла — сейчас не время стесняться…

— Послушайте, сэр!

— Да. Что случилось? Не кричите так.

— Извините, я не хотела кричать. Но вы курсе про дверь?

— Дверь? Какая еще дверь? Я вас не совсем понимаю. Изъясняйтесь, пожалуйста точнее.

— Куда уж точнее? Ваша дверь — та, что входная, снаружи, — понимаете, она заела. Наполовину раскрытая. Или наполовину закрытая — как вам больше нравится. Факт остается фактом: в нее нельзя пройти.