Это было в Коканде
Шрифт:
– Ну, как вы прожили эти годы?
– спросил Джемс.
– Как вам сказать? Могло быть хуже...
– ответил Зайченко.
– Я отделался легко.
Джемс засмеялся и похлопал Зайченко по плечу, приговаривая:
– "Мы еще отдохнем, отдохнем..." Самый модный драматург в Лондоне Чехов.
– Ну, как дела? Вы теперь в Лондоне? Все та же в Лондоне программа россиебоязни?
– пошутил Зайченко, намекая на приезд гостя.
– Что делать?
– улыбаясь, ответил Джемс.
– Ведь Индия - азиатская империя, триста пятьдесят миллионов...
– И ненадежных!
– вставил Зайченко.
– Пожалуй...
– уклончиво согласился
– Не будет Индии - не будет Британии... Индия - это ее военная база... Без Индии нет Британской империи.
– Ого!
– воскликнул Зайченко.
– Вы теперь стали откровенны.
Джемс свистнул, наливая в стаканчики виски.
– Что вас удивляет?
– весело сказал он.
– Англичане говорят об этом открыто уже двадцать лет. Еще лорд Керзон выступал на эту тему в печати!
Джемс прибавил с той же милой любезностью:
– В Индии есть более опасные штучки. Шестьдесят миллионов неприкасаемых...*.
_______________
* Н е п р и к а с а е м ы е - индийцы, не входящие ни в одну из традиционных индийских каст.
– Взрывчатый материал!
– проговорил Зайченко.
– Несомненно!
– заметил Джемс.
– Недаром у вас и так и этак склоняют Индию. Есть о чем поговорить.
– Но Афганистан теперь не под английским влиянием? Надир-шах склонен к продолжению политики Амманулы как будто... Он ведь недавно договорился и с большевиками о нейтралитете.
– У шаха сын есть. Чудный мальчик, девятнадцати лет... Загир... Или тоже не подходит?.. А?
– продолжал Зайченко, показывая свою осведомленность и уже откровенно издеваясь над Джемсом.
Джемс молчал и только морщился.
"Или сейчас, или никогда...
– подумал Зайченко.
– Я должен показать, что здешние дела мне известны не хуже, чем ему. Может быть, действительно он перекинет меня за рубеж?"
– Скажите, мистер Браун, или как вы сейчас называетесь... Бывший "деревянный афганец"... Это правда, что за последнее десятилетие там выстроено почти восемь тысяч километров железнодорожного пути? Как действуют новые линии?
– спросил Зайченко.
– Прекрасно!.. Вы какие имеете в виду?
– Да вот все эти стратегические дороги, которые подведены теперь к границам Афганистана. Потом дорога через Хайберский проход. Мне говорили, что проложены рельсы до пограничного аванпоста, до Ланди-Хана? Не так ли? А воздушная магистраль до Карачи... Карача ведь недалеко от Афганистана? Английские аэродромы в Белуджистане, то есть у самой границы с Афганистаном. Это ведь военные линии?
– Это торговля!
– сказал Джемс.
– Главным образом... А вы поете все ту же песню... Как она вам не надоела?
Зайченко, набравшись наглости, хлопнул его по плечу:
– Не валяйте дурака, сэр... Хороша песня. Здесь будет драка! Зайченко постучал пальцем по столу.
– Вот где нужны будут офицеры! Будущей армии машин тесно станет в Европе, на этом старом, изрытом снарядами клочке.
– Зайченко взмахнул рукой.
– В Азии. Вот плацдарм!
– Горный... Вы забыли? Это тяжело. Вы еще не утеряли способность увлекаться?..
– сказал Джемс, увидев воодушевление Зайченко. Потом посмотрел на часы и прибавил: - Простите, мне надо на банкет... Ну, как вы? Согласны на мое предложение?
Джемс хотел еще добавить, что главное его желание заключается в том, чтобы Зайченко успешно переправился через границу. Он намеревался дать ему ответственное поручение... Однако Джемс не любил до времени раскрывать карты. "Надо испытать человека. Прошли годы", - подумал он и поэтому сказал Зайченко с обычной для него уклончивостью и неопределенностью:
– Мы ценим вас. Сделайте из этого выводы. Я не понимаю, почему вы колеблетесь?
– Где гарантии?
– спросил Зайченко.
– Мне неприятно разговаривать с Фрадкиным.
Джемс пожал плечами и ответил:
– Мое слово - гарантия.
Трудно было себе представить двух столь противоположных людей, как все испытавший, образованный, иронически настроенный разведчик и однорукий ссыльный кондотьер, уже не веривший в свою звезду.
Предложение Джемса казалось Зайченко единственным выходом из тупика, в котором он ощущал себя.
– Попробую, - пробормотал он.
Джемс улыбнулся и протянул ему руку. У него была странная манера жать руку. Он несколько раз нажимал на ладонь, будто прощупывал ее. Уходя от Джемса, Зайченко снова почувствовал к нему ненависть. "Владыки мира! Не так уж хороши их дела, а важничают..."
Визит был короток. Слишком короток... Досадную горечь и унижение почувствовал Зайченко после этого свидания. Невольно он вспоминал свою первую встречу с "афганцем", в ставке Иргаша... "Там я был на коне... подумал он.
– Хотя и там он держал марку... Негодяй!"
33
Зайченко вышел на улицу, проложенную невдалеке от гостиницы "Регина". Широкие каменные ее тротуары были заполнены народом. По краям тротуаров росли высокие, тенистые карагачи и тополи. Сквозь листву сквозил свет уличных фонарей, превращая кроны деревьев в черно-голубые кружевные облака. Всюду возле тротуаров раскинулись легкие палатки. Деревянные лотки их были завалены розами и плодами, обрызганными водой. Между бульваром и асфальтом журчали зажатые в камень арычки. На перекрестках прямых, как линейка, улиц стояли милиционеры в белых перчатках и старательно сигнализировали. Здесь еще не знали сплошного потока автомобилей. Однако в воздухе все-таки слышался отработанный сладковатый газ, и этот запах смешивался с чудесными запахами увядающего, сухого и горячего среднеазиатского лета.
По европейскому календарю была уже осень. Собственно, нашей осени, европейской, с дождем, холодом и слякотью, здесь не знают. Сырая, холодная погода начинается здесь только с декабря.
Зайченко осторожно пробирался среди толпы, представлявшей смесь европейских и азиатских одежд - шаровары и парусиновые брюки, кепки, пестрые тюбетейки, фетровые шляпы, легкие цветные газовые шарфы, дешевые изделия из соломы и хлопчатобумажных материй, широкие восточные одежды женщин и европейские блузки и юбки. Язык тоже мешался, узбекский с таджикским, с русским, с языками иных народов, и толпа была разноликая и разнохарактерная - шумливая и медлительная, спокойная и страстная. На углах важно восседали чистильщики сапог возле целого арсенала банок и бутылочек. Над их головой сверкали лампы. Стены были заклеены пестрыми бумажными афишами, в них на узбекском, русском, еврейском, армянском языках сообщалось о спектаклях, концертах, собраниях и лекциях Ташкента. Над парком вокруг трамвайного кольца стояла пыль. В парке были танцы, играли два оркестра, и молодежь, презрев законы Корана, веселилась в темных аллеях. Тут же, в двух шагах от праздника, неуклюжие и статуеподобные женщины, одетые в темно-синюю паранджу, скрывающую тело своими складками с ног до головы, с лицами, завешенными черным жестким чачваном, сплетенным из конского волоса, садились в трамвай, подбирая свои длинные подолы.