Это было в Коканде
Шрифт:
На третий день после встречи с Зайченко Бурибай решился на переправу. Случилось это так.
Зайченко только что проснулся. Лежал он на мягкой кошме. Под головой у него была красная кумачовая подушка. Утренняя степь дымилась. Зайченко встал, поглядел на восток. Яркая, промытая до блеска восточная половина неба уже пожелтела, ожидая солнца. В голой, серой степи стояло несколько черных и коричневых юрт, перепоясанных белыми ремнями, вдали виднелось стадо. Отпущенные на волю лошади и верблюды лежали на земле с поджатыми под себя ногами.
Возле глиняного старого, полуразрушенного степного колодца стояли люди. Женщины раскрывали пологи войлочных шатров, и каждая из женщин выходила оттуда с кувшинами, с любопытством глядела на только что прибывших гостей.
Все женщины были открыты. Только белые тряпки, точно полотенца, окутывали им голову. Ожерелья из монет и камней, серебряные тяжелые серьги, медные кольца и браслеты украшали их. Они были в ситцевых рубахах, спускавшихся складками почти до пят. Из-под подолов виднелись широкие цветные штаны, завязанные у лодыжек. Около женщин возились нагие или полуодетые дети.
У колодца на маленьких горных лошадях стояли верховые... Один в тюбетейке, двое в серых самодельных шляпах. Старик с нависшими бровями подозрительно смотрел на Зайченко, будто оценивая его. Тут же толпились мужчины, одетые разнообразно, кто в халате, а кто и просто в белой длинной рубахе, закрывающей колени.
Неподалеку от колодца на палках висел большой чугунный котел. Под ним дымился костер. Зайченко заметил среди толпы вооруженных людей. Приложив руку к груди, он спросил по-киргизски:
– Кто приехал?
– Не знаем, - ответили ему люди и засмеялись.
На желтом лице старика появилась усмешка. Зайченко не мог понять: не то старик смеется над ним, не то боится его. Старику было лет за шестьдесят. Одет он был просто, в сальном, старом халате, подпоясанном простым ситцевым платком, и в старых, заплатанных ичигах. Он был почти безусый. Какие-то кочки росли у него над верхней губой и на щеках. Лицо было иссечено морщинами. Белые, выгоревшие брови торчали над глазами, как иглы.
– Ты откуда приехал - спросил его Зайченко.
Старик будто не слыхал вопроса. Он отвернулся и что-то тихо сказал мальчишкам, стоявшим возле его лошади.
Мальчишки убежали.
– Тебя как зовут?
– снова спросил Зайченко.
Старик поднял голову.
– Переходить скоро будем, - спокойно сказал он и ткнул пальцем на юг.
Затем пошевелил бровями, сжал повод и, едва тронув ногами свою поджарую, красивую, недавно вымытую лошадь, грива которой была заплетена голубыми и розовыми ленточками, отъехал от колодца к шатрам.
Зайченко пошел к самому большому шатру среди становища. Возле этого шатра, украшенного коврами, стояли четыре оборванных афганских сарбаза.
36
Бурибай сообщил Зайченко маршрут к афганской границе. Из слов Бурибая Зайченко понял, что переправа организована опытными, надежными людьми, но на всякий случай спросил старика гостя: не вызывает ли эта переправа у него каких-нибудь опасений? Старик казался ему бывалым человеком и главным среди остальных проводников.
– Ходили тут - весной...
– проговорил старик.
– Ну, если что случится, можно ведь сказать: заблудились. Кочуем.
"Вам-то можно, а мне как?" - подумал Зайченко.
– Пробьемся ли, если что случится?
– еще раз спросил он.
– Пробьемся...
– ответил уверенно старик.
– Если что, трех солдат кончим на разъезде... Три головы! Только!
Вооружение у каравана было хорошее, и Зайченко пошел на риск.
– В Кабуле будешь, ручаюсь. Свою голову кладу!..
– сказал приезжий, хлопнув себя по затылку.
В ночь на 15 октября караван Бурибая разделился. С одной его частью Зайченко решил сделать обход нашей заставы, где-нибудь, возможно дальше, обогнуть ее и благополучно перебраться через границу.
37
Было жаркое утро. Начальник погранзаставы сидел в ленинском уголке и писал письмо Юсупу... В раскрытое окно виднелся длинный двор, с трех сторон окруженный низкими выбеленными бараками, ослепительно сверкающими на солнце. Вдоль стен тянулись коновязи. Возле них стояли лошади и дремали, лениво помахивая хвостами. Все предвещало мирный и спокойный день... Под навесом в больших черных бочках хранилась вода, за водой два раза в неделю отправлялась специальная экспедиция к Новому колодцу.
Федот служил здесь уже второй год. Начальство было довольно его службой. Застава считалась опасной. Дела хватало, и скучать не приходилось.
Этой осенью граница заметно оживилась. Месяц тому назад в глубине на пятьдесят километров от границы была разогнана банда басмачей. Операция эта имела чисто местное значение. Сплоченного басмачества в районе не оказалось... Но было очевидно, что в район проникли из-за рубежа организаторы диверсий. Делу не придавали большого значения. Действительно, один эскадрон прекрасно справился с задачей ликвидации; все же часть банды успела разбежаться...
Лихолетову было дано специальное поручение штаба погранвойск проверить границу.
Перед Федотом лежало письмо. Он морщил лоб и, непрестанно отирая пот, лихо макал перо в жестяную банку. Сверху, с потолка, свешивалась большая кисть из нарезанной на тонкие полосы газетной бумаги. Вокруг нее вились стаями мухи. Руки Федота, влажные от испарины, были измазаны лиловыми чернилами.
"Нет, дорогой товарищ Юсуп, - писал Федот.
– Не пришлось Капле увидеть во мне доктора, зато вы имеете пограничника. На нашем участке очутился товарищ Лихолетов. Инспектирует границу. Он спит сейчас в соседней комнате после похода, ну, вы сами понимаете, что встретили мы его на ять. Я уж постарался". Федот, прислушиваясь к богатырскому храпу Сашки, усмехнулся, потом, закурив папиросу, стал писать дальше: "Товарищ Лихолетов рассказал нам новости про Беш-Арык, про Хамдама. Я, конечно, уважаю товарища Блинова за прошлую произведенную им службу, но полагаю, что прохлопан бандит. Прошу прощенья, что загружаю вас своими мнениями, но трудно удержаться, вспоминая старые боевые дни. Я так обрадовался, узнав от товарища Лихолетова о вашем возвращении, что запросил адреса. В отпуск приезжайте к нам. Есть хорошая охота, в тугаях дичь славная. Знакомцев боевых повстречаете... Мой-то дяденька Капля от меня не отстал. Тоже околачивается поблизости, часто вас вспоминает. Он работает прорабом по ремонту колодцев в пустыне. Нашел свою специальность. Не пропадают красные пулеметчики. Лихой старик... Не хочет признавать своей старости. Я ему говорю: дорогой дяденька, осядьте где-нибудь, пустыня - дело темное; неизвестно, с кем повстречаетесь... "Не твое дело, говорит. Человек родится на смерть, а умирает на жизнь!" Уж и так я и этак его упрашивал. Поживите, говорю, со мной. Куда девать командирское жалованье? Неужели вы не имеете права в преклонных годах отдохнуть... Стреляйте орлов да ловите песчаных крокодилов. Никак не уговорить. Всякое мое предложение встречает в штыки. "Я, говорит, и то отдыхаю! А когда вздумаю отдыхать полностью, так без тебя обойдусь. А ты не в свое дело не суйся, без тебя управляюсь". Такой он получается ерш-оригинал..."