Это было в Коканде
Шрифт:
Муратов нервничал. Вынув свои стальные часы, он предложил Мамедову сверить время.
Тот удивился:
– Зачем?
– Как же! В ультиматуме у нас указан час.
Мустафа усмехнулся и кивнул на стеклянный колпак. На камине под колпаком стояла французская бронза, с амуром, стрелой и циферблатом.
Делегаты вышли. Услыхав за своей спиной крик, Муратов остановился. Подъезд был пуст. Кто-то торопливо спускался со второго этажа. Очевидно, кто-то неожиданно вошел к Мамедову, и оттуда, из кабинета, донесся его злой и визгливый голос.
–
– кричал Мамедов.
На лестницу высыпали офицеры в черкесках. Муратов поторопился уйти. Около подъезда его дожидалась коляска с Юсупом на козлах.
23
Русские, бежавшие из города, переполняли крепость. Помещений не хватало, многие жили прямо под открытым небом, устроив свои пожитки около стен. Дымили костры. Бегали ребята. Испуганные женщины умоляли красногвардейцев отправить их в Ташкент, не зная о том, что на пути хозяйничает Хамдам, что у Коканда нет ни паровозов, ни вагонов. В крепости начался голод, не хватало ни хлеба, ни продуктов.
Беженцы были людьми недостаточными, малосильными. Купцы, коммерческие представители, технические служащие из русских остались в городе. Им не хотелось подставлять свою жизнь под нож. Кокандское правительство всячески успокаивало их и обещало защиту. Но трудно было сейчас рассчитывать на какие-либо обещания. Однако перейти к большевикам, в крепость, они боялись: крепость, по их мнению, была обречена. Только бедняки, ничего не терявшие, могли жаться к своим.
Ясно, что крепость не могла всех вместить, и на следующий день после ультиматума Денис Макарович приказал запереть ворота.
Ревком ждал ответа от Мамедова. Ответа не было. После осмотра орудий Блинов обнаружил, что они не в порядке. Аввакумову пришлось выпустить с гауптвахты Зайченко и приказать ему произвести ремонт.
Шли исправления. Среди красногвардейцев Аввакумов неожиданно увидал Парамонова. Парамонов был встрепан, в растерзанной одежде, без фуражки, но держал себя бодро и непринужденно. Он копался в механизмах и требовал, чтобы ему подавали то один, то другой инструмент.
– Это что такое?
– сказал Аввакумов, отозвав Зайченко в сторону, и, показывая ему глазами на Парамонова, спросил объяснений.
– Мне дорог каждый человек. Тем более артиллерист. Среди красногвардейцев нет артиллеристов. А он превосходно знает материальную часть, - ответил Зайченко.
– Надо было доложить мне!
– Ремонт срочный. Вас не было. Я как комендант...
– Вы не комендант! Я еще не освобождал вас приказом из-под ареста.
– Так точно. Прошу извинения. Но осмелюсь доложить, что и приказа по гарнизону, согласно военному уставу, о моем аресте также не было. Зайченко приложил руку к фуражке, и Аввакумов прочитал в его глазах: "Ну, что дальше?"
– Идите!
– сказал Аввакумов.
– Слушаю. Парамонова прикажете отправить под арест?
– Нет. Пусть занимается ремонтом! Пока...
– То есть как пока? До стрельбы или...
– До моего распоряжения!
– резко прервал его Аввакумов.
– Слушаю.
– Зайченко опять приложил руку к фуражке и, ерзнув левым, пустым рукавом, круто повернулся, точно нарочно перед Аввакумовым отпечатывая шаг. Аввакумов уже не видел его лица, но чувствовал, что комендант усмехается.
24
В три с половиной часа дня ревком решил произвести по Старому городу демонстрационный выстрел. Узнав об этом, Зайченко вместе с Муратовым вышел на крепостной плац, к орудиям.
Парамонов, как комендор, подбежал к Зайченко. Но Зайченко отвернулся. Муратов, столкнувшись глазами с Парамоновым, передал ему приказ ревкома.
– Стрелять всей крепостью, то есть всей батареей? Или одним орудием?
– спросил Парамонов. Он уже был в сапогах, в фуражке, в шинели, даже подтянут ремнем.
– А я не знаю!
– Муратов смутился.
– Постановили: просто холостой, что ли, выстрел.
– Но стреляет-то крепость!
– скользящим и небрежным тоном сказал Зайченко.
– Слушаю-с!
– подхватил Парамонов и побежал к орудиям.
– Только, пожалуйста, поверх! Поверх домов! В воздух!
– закричал вслед ему Муратов.
– В воздух?
– иронически переспросил его Зайченко, догадавшись, что Муратов ничего не понимает в артиллерии и даже не может боевой снаряд отличить от холостого. Зайченко быстро пошел к батарее. Там он о чем-то пошептался с Парамоновым. Парамонов захохотал. Прислуга при орудиях ждала команды.
Вдали от орудий, прижавшись к стенам, стояли бежавшие из города люди; некоторые из них заткнули пальцами уши. Женщины с грудными младенцами на руках сбились в кучу. Мальчишки перестали бегать и метаться, они следили за приготовлениями. В небе сверкало солнце.
– Пе-ервая...
– пропел Зайченко.
В холодном воздухе голос его раскатился, точно на лыжах, легко и весело. Воздух вздрогнул от выстрела, и в застывших лужах заколебалась вода.
– Вторая...
Зайченко прислушался к звуку шрапнели, полуприкрыв глаза, наклонив голову, точно дирижер в оркестре, и взмахнул рукой, наклоняясь всем телом вперед. Левый пустой рукав его кожаной куртки взлетел, как крыло.
– Третья...
Зайченко обернулся к столпившимся зрителям, точно ожидая аплодисментов.
– Алла! Алла!
– приглушенно, почти неслышно, откуда-то издали, донесся от батареи вопль.
Зайченко поднял брови и рассмеялся.
25
Старый город жил точно в лихорадке. Сапожники кинули и шило и дратву. Портные бросили швейные машинки. Лудильщики закрыли свои мастерские. Кузнецы и медники потушили огонь. Женщины спрятались. Собаки забились в норы. Мулла-Баба проехал на жирном, толстом осле, выкрикивая в переулках молитву. День был холодный и дождливый. Красногвардейцы, разбившись на три отряда, прошли по городу. В них стреляли. Днем кокандское правительство опять послало в крепость своего лазутчика.