Это было в Коканде
Шрифт:
Иргаш подошел к дверям кабинета, задержался на минуту у входа, как бы проверяя себя. "Да, я все решил, все сообразил, я буду действовать. Я налечу на этого полковника и..." - Он вышел, не додумав до конца своей мысли.
Вскочив в седло, Иргаш подхватил поданные ему поводья и так натянул их, что лошадь прыгнула под седоком. Отряд галопом помчался по главной улице. Впереди несся головной джигит отряда, плеткой разгоняя встречных с дороги. За Иргашом, таким же галопом, копыто в копыто, следовал его порученец Насыров. Он служил Иргашу, но в то же время тайно служил и Хамдаму, ненавидевшему Иргаша. Иногда Козак Насыров думал, что ничего нет слаще, чем жизнь с Хамдамом; иногда Иргаш удивлял и покорял его. У Иргаша он был шпионом Хамдама. Иргаш не знал об этом.
Люди,
В эту же ночь киргиз поскакал к Хамдаму и рассказал ему обо всем, что делалось у Иргаша.
27
Чанышев еще работал.
В камине весело пылали сучья, кабинет был прохладен. На письменном столе и в папках скопилось много хламу, донесений, сводок, телефонограмм. Разбирая бумаги, Чанышев лично сортировал информацию, сопоставлял самые разнообразные сведения, пришедшие из разных концов страны. У него получалась какая-то пестрая, странная картина. Большевики кричат о своей самаркандской победе...
"Что будет дальше? Во что же все это выльется?" - размышлял он. Ему казалось, что кто-то будто нарочно ускоряет события. Не понимая, что весь ход событий ведет к провалу авантюры Мамедова, он искал причину неудач в личных склоках, а не в сущности самих событий... "Мы грыземся, большевики сплочены, - думал он.
– Неужели правда, что под Самаркандом казаки разбиты большевиками? Эшелоны, пушки, пулеметы полетели к черту. После боя или после агитации большевиков? Неужели в Самарканде они вновь подняли голову? Или это белые опять поссорились между собой? Нет ни одной белой организации, где все шло бы по плану. Всегда что-то срывается в последнюю минуту. Всегда что-то ссорит одну организацию с другой. Всегда кто-то готов найти малейший предлог, чтобы натравить одного человека на другого. Всегда возникают обстоятельства, при которых лица и учреждения обессиливают себя во взаимных конфликтах. Так, улема не может сговориться с кокандским правительством и, очевидно, что-то затевает, судя по сводкам. Взять Краевой совет - эсеры и меньшевики, они готовы горло перегрызть большевикам, и они же что-то скрывают от Мамедова. Ничего не понимаю!"
Чанышев два раза нажал кнопку. Дежурный вестовой принес бутылку понте-кане и на тарелке яблоки, нарезанные тонкими, провяленными ломтиками. Полковник подышал на руки и согрел ими стенки бокала; выпив немного вина, посмаковав его, он принялся за новое дело, перечитывая серые листки донесений.
"Вчера из Скобелева явилась новая делегация, с новыми предложениями...
– читал он.
– До станции Серово она кое-как дотащилась поездом. Но за Серовом, в тридцати верстах от Коканда, отряды Иргаша разрушили путь и не позволяли никому производить ремонт. Взяв извозчиков, делегация направилась по шоссе, но здесь, неподалеку от кишлака Ультарма, была задержана другим отрядом. Делегаты (ехавшие в Коканд, чтобы наладить отношения с кокандскими автономистами и передать им все крепости, разоружив для этого русские гарнизоны) подверглись аресту. Скандальная история! Больше того, ночью арестованных чуть было не перерезали джигиты Иргаша. Командированные туда для наведения порядка офицеры Цагарели, Ибрагимов и Керимов делали вид, что они не замечают возбуждения среди джигитов. Делегаты спаслись только благодаря тому, что в их числе оказался Кушбегиев, член кокандского правительства, а также Головин - скобелевский домовладелец, встретивший в отряде своих старых приятелей. Расправа не удалась, и делегаты были конвоированы прямо в штаб".
Взбешенный Чанышев написал на докладе: "Предложить трем упомянутым офицерам немедленно покинуть Фергану". "Приезд этих делегатов, пожалуй, кстати, - подумал он.
– Завтра в два часа дня откроется мирная конференция. Большевики пошли на это. Хотя кто им
Скрипнула дверь. Сонный ординарец доложил о приезде Мамедова.
– Так поздно? Зачем?
– проворчал Чанышев, но не принять Мамедова было неудобно, и он сказал ординарцу: - Ладно! Проведите!
Мамедов уже вошел. Он был один, никто его не сопровождал. Он был спокоен, даже весел, и одет по-домашнему, в глухом пиджаке. "Что за притча? Чего ради он притащился ночью?" - злился Чанышев. Он не любил, когда его прерывали во время работы. Ночью, в одиночестве с бумагами, он чувствовал себя увереннее, нежели днем с людьми.
Мустафа, извинившись за свой поздний визит, объяснил, что приехал к нему запросто, по-дружески. "Именно так, - подтвердил он.
– По частному делу, но спешному".
Богатый татарин с большим трудом, с некоторой тяжестью в сердце, доверял постороннему человеку свои тайны. Только страшное одиночество в Коканде, отсутствие друзей, затаенная вражда коммерсанта к остальным конкурентам, только это да, пожалуй, еще неосознанная симпатия к этому балагуру, старому военному и знатоку женщин (так думал Мамедов), загнали его сюда, несмотря на стычку, недавно случившуюся между ними из-за Мулла-Бабы.
– Дело в том, - сказал он, - что я поссорился с женой. Жена настаивает на бегстве в Индию или в Китай, куда угодно. Я спорю с ней по этому поводу уже давно, недели две. Но такого спора, как сегодня, еще не было. Сегодня эта женщина поразила меня. Она не сопротивлялась больше. Конечно, дела, деньги, имущество настолько мне ценны и дороги, что я не могу так просто бросить их. Конечно, я не могу продать все и бежать отсюда. Она это понимает и просит не задерживать ее. Здесь, в Коканде, она не верит ничему. У нее какие-то нехорошие предчувствия. Она умоляет отпустить ее куда-нибудь, только бы вырваться из Коканда. Я отказал. Мустафа двумя пальцами потер себе виски, подумал о том, что он, кажется, зря приехал к Чанышеву, но все-таки спросил его: - Интересно, что вы мне посоветуете?
"Что за собачий вздор! Нашел советчика!" - подумал Чанышев.
– Как вы полагаете? Может быть, действительно следует ее отправить? продолжил свой вопрос Мустафа, чуть смущаясь.
– Не могу знать, ваше превосходительство, - отшутился Чанышев.
Ему, солдату, привыкшему к вину, безделью, беззаботной жизни, цинику по природе, все эти домашние дрязги, женщины, фабрики казались ненужной ерундой.
Он скептически улыбнулся:
– А в Сибирь она не хочет?
– То есть как в Сибирь?
– удивился Мустафа, потирая свои маленькие уши. Он был встревожен по-настоящему, и ему казалось, что у него чешется то одна часть лица, то другая. Он испытывал какой-то зуд.
– В Омск, - ответил Чанышев.
– В Омск? Нет, в Омск она не захочет, - сказал Мустафа.
"Господи, какой дурак! С бабой справиться не может, - опять подумал Чанышев.
– Да уж не трусит ли он сам?"
– Три офицера едут к Колчаку. Я знаю их, - сказал Чанышев.
– Можно ли им поручить вашу жену? Этого не знаю. Ведь они кавалеристы!
Мустафа принял шутку, улыбнулся. Это говорило о том, что он сегодня размягчен, ослаб и потерял свою обычную важность и неприступность.
– Прапорщик Ибрагимов, ротмистр Керимов и ротмистр Цагарели, - резким голосом сказал Чанышев.
– Три кавалериста! Три мушкетера! Во всяком случае, три лучше, чем один.
Мустафа постарался выдавить из себя даже смешок и пробормотал:
– Вы думаете? Меньше риску?
– Нет, риску больше!
– возразил Чанышев. Веселое настроение опять овладело им, он любил смех и шутки.
– Но меньше возможностей. Все трое отчаянные ловеласы. И невозможные ревнивцы. Восточный темперамент! сказал он и нарочно, будто намекая на что-то, стрельнул глазами в Мустафу. Мустафа покраснел. Это еще больше подзадорило Чанышева.
– Такие времена! продолжал он, посмеиваясь.
– Сегодня пан, а завтра пропал. Отпустите ее! Ведь вы не индийский раджа? Отпустите ее! Если вас ждет могила, зачем вашей супруге прыгать вслед за вами! Пусть наслаждается жизнью!