Это было в Коканде
Шрифт:
Вести катились, как огромные волны. Двести пятьдесят мечетей, не считая соборных, базары и мосты через мутный Сай, переполненные народом, сообщали всем, что Иргаш объявил священную войну, джихад. Везде работали агитаторы улемы. Они уверяли, что наступило время справедливости и благочестия. В то же время они говорили об уничтожении власти спекулянтов. Они называли народу ненавистные имена Давыдовых и Мамедовых. Народ давно ожидал этого; он не мог знать, что это только ловушка, что в исступленных криках азанчей** и мусульманских семинаристов кроется новый обман.
На паперти кокандской соборной мечети,
– Чьи времена... чьи времена наступают?
– орал Мулла-Баба яростным голосом.
– Наступают мусульманские времена.
Джигиты, вооруженные карабинами, стояли за спиной проповедников и агитаторов. Джигиты слушали, хорошо ли работает Мулла-Баба. Ораторы усердно разрывали на себе одежды. Джигитам нравилось это.
Вместе с Мулла-Бабой неистовствовали его ученики:
– Джихад! Священная война, мусульмане!
– вопили они.
– У нас единое государство от Коканда до Китая! Долой евреев и красных! У нас не будет богатых и бедных!
– Врете!
– крикнул кто-то из толпы.
Джигиты бросились на крик, рассекая конями толпу. Крикнувший исчез.
В Старом городе пахло лошадьми и конским навозом. Конники запалили костры. Под базарными навесами валялись жители кишлаков, их насильно приволокли сюда. Это войско, с пиками, ножами и дубинами, отчаянно мерзло.
Пищу не ели, а жрали, чтобы согреться. На стоянках не хватало воды и котлов. Кишлачники становились в очередь, к ним примазывались воры и бродяги, все они жадно уничтожали недоваренных баранов. Собаки суетились около огней, глотая сизые бараньи кишки и слизывая кровь, пролитую на каменных очагах.
Всадники, приехавшие в Коканд по зову Иргаша, с нетерпением ожидали грабежей. Это были кипчаки.
Славные в прошлом наездники, после падения Золотой Орды храбрые кипчаки вернулись в низовья Аму- и Сыр-Дарьи, в старые свои улусы**, осев в Кокандском ханстве. Смелые, энергичные, они считали себя вправе хозяйничать и распоряжаться этой страной. Гвардия хана, его министры, губернаторы, уездные начальники всегда назначались ханом из кипчакских родов.
Иргаш использовал эту традицию, послав гонцов по старым адресам. Правда, это были уже не прежние лихие войска. Время принудило кочевников к оседлости. Они выучились растить хлопок, дыни, пшеницу и мак. Узбеки считали их богатым племенем. Но молодежь слыхала от родоначальников, что в старину они жили привольнее и богаче. "Смута - вот счастье джигита", говорили старики. Вспомнив прошлое, опьянев от надежд, они послали к Иргашу своих сыновей. Беззаботные юноши разъезжали по улицам Коканда, весело перекликаясь и задевая пешеходов. Верблюжий караван с хлебом стоял возле Сая. Уставшие верблюды, подгибая колени, фыркали и тянулись к воде. От верблюдов шел невыносимый запах пота. Зимняя дорога в эти дни из-за дождей и снега была очень тяжелой и утомительной.
Иргаш, одетый в зеленый халат, в белоснежной чалме, окруженный своими порученцами, торжественно выехал к всадникам, чтобы поднять их настроение и воинственность. Есаулы построили отряды. Пестрая, яркая конница, сверкая красками цветных одежд, сталью клинков и пик, бешено пролетела по проспекту. Взволнованный и разгоряченный Иргаш приветствовал ее, обещая победу и
Баи ликовали. Люди, окружавшие Иргаша, старались протиснуться поближе к нему, чтобы сказать какую-нибудь любезность. Только Хамдам скромно держался в стороне от шума. Он сидел на высокой лошади, тонкой и беспокойной. Она нервничала, ей хотелось броситься вслед скакавшим джигитам. Чтобы успокоить ее, Хамдам натягивал на себя повод, лошадь пятилась, ее толкали соседние лошади. Незаметно Хамдам выбрался из толпы и скрылся.
Его бандитские отряды уже заняли подступы к Старому городу, уничтожая евреев и русских. Они выводили их из квартир и резали тут же на улице, около домов. Люди, спасаясь от смерти, убегали на плоские крыши, оттуда спрыгивали в сады, прятались между заборами. Скрыться было трудно. Трупы мужчин, женщин, стариков, девушек, детей валялись на улицах...
33
Мулла-Баба вернулся с площади. Дома у него сидел гость. Это был Джемс. Мулла-Баба жил в духовном училище.
В комнатах было уютно и тихо. Около входной двери, в камине, сделанном из камня, пылали уголья; над ними, на шомполе, висел медный кувшин. Софта-студент готовил чай. Он знал, что после трудного дня у наставника охрипнет голос и высохнет глотка.
Хозяин предложил гостю лепешек, варенья и молока. Гость отказался. Он пробрался сюда, чтобы спасти полковника Чанышева из тюрьмы, он требовал от Мулла-Бабы категорического и безусловного исполнения своего приказа. Говорили они по-узбекски. Старик принимал Джемса за узбека-джадида. Мулла-Баба юлил и жаловался:
– Иргаш вырвался... Кто поймает рыбу, когда та прыгнула в воду? Еще день-два, тогда можно с ним поговорить...
Джемс указал на то, что Чанышев подвергается в тюрьме смертельной опасности.
– Все опасно...
– задумчиво ответил Мулла, снимая с полочек блестящую фарфоровую посуду.
В эту минуту он был уже не тем лукавым политиком, который играл с Иргашом на заседании комитета улемы, и уж совсем никак не походил на старого разъяренного волка, обскакавшего сегодня все городские площади.
События развернулись скорее, чем предполагал Джемс. Приехав к Чанышеву в штаб, он уже никого не застал там, кроме молодых кипчаков, сидевших на паркете. Он увидел изрубленные саблями письменные столы и пламя в печках.
Джемс только две недели тому назад прибыл сюда из Баку через Каспий. Интерес к Чанышеву у него был чисто служебный: из Ташкента ему донесли, что Чанышев должен быть цел. Очевидно, кто-то рассчитывал на дальнейшие услуги полковника. Джемсу предписали вывезти Чанышева из Коканда. Теперь он боялся неприятностей и обещал Мулла-Бабе деньги за освобождение из тюрьмы этого человека.
Мулла пропустил мимо ушей эти слова о деньгах. Как будто он забыл обо всем на свете. Подавая гостю чай, Мулла-Баба стал говорить о книгах. В стенах комнаты, в небольших альковчиках, лежали пачки старинных книг и рукописей. Альковчиков было много. Шелковая завеса прикрывала эту восточную библиотеку. Тучный старик держался с приятной и легкой сдержанностью; он ходил от одного альковчика к другому, точно благостный седой Авраам. Он был в шерстяных белых чулках. Туфли его сушились у камина. Пол, затянутый войлоком и коврами, скрадывал шаги.