Это было в Коканде

Никитин Николай Николаевич

– Вот красавица!
– сказал старик, протянув англичанину книгу, украшенную выцветшими великолепными миниатюрами, историю Тимура - "Зафар Намэ", редчайший экземпляр, датированный 840-м годом гиджры, то есть 33-м годом после смерти Тимура. На одном из листков художник, очевидно современник завоевателя мира, написал его портрет: седоватая борода, редкая, клином, белые усы, спускающиеся по углам рта к бороде, высокий лоб, жестокий взгляд.

Джемс понял, что старик оттягивает решительную минуту. Из приличия он рассматривал голову

великого тюрка.

– Да, - хладнокровно сказал он, - сегодня на улицах я видел некоторые картины, от которых не отказался бы этот хромой! Это было интересно.

– Да, - спокойно, в тон ему, ответил Мулла-Баба, - сегодня я тоже видел на улицах одну свинью. Среди всего этого смятения она прекрасно ела свои помои. Вот предел мудрости!

– Да?
– Джемс понял намек, но не растерялся.
– Очевидно, эта свинья просто была глухой, - сказал он; затем разведчик встал и, уже ничего не говоря о деньгах, коротко и отрывисто, как командир подчиненному, заявил Мулла-Бабе: - Я ухожу, торопитесь с Чанышевым! Это надо сделать непременно!
– Он подчеркнул голосом последнюю фразу.

– Кто вы? Узбек?
– спросил его Мулла-Баба.

– Нет, я из Турции. Я друг президента Камаля. Меня зовут Замир-паша.

Мулла-Баба проводил его поклоном.

Джемс прошел по городу в гостиницу.

На площадях еще стоял стон от возбуждения. Но толпы уже разбивались на кучки. Кучки растекались ручейками по переулкам. Ручейки текли... Приближалась ночь. Одинокий человек, остановившийся перед глиняным порогом старого дома, уже не мог думать о священной войне. Он боялся этой жизни, переполненной криками. Он старался вспомнить: кто же кричал на площади? Он? Нет. Его друг, шорник Али? Нет. Тюбетеечник Ариф? Нет. Сапожник Агаев? Нет. Медники, кузнецы? Возможно, кто-нибудь из них и орал. Но только не его приятели. Нет, нет, правду говорят люди, нужно держаться подальше от всего этого. Они (трудовой народ) не пошли за Иргашом и не питали вражды к русским.

Штаб Иргаша был ярко освещен. Ветер вскидывал над крышей большое знамя и яростно играл жесткими конскими хвостами, привязанными к древку. На зеленом шелке знамени красными нитками была выткана надпись: "Все собирайтесь на защиту ислама!"

34

Их было человек триста, ташкентских рабочих и солдат. Во главе отряда был комиссар Погонин, высокий человек в кожаном обмундировании. Он стоял точно памятник и молча наблюдал, как люди выкатывают пулеметы, собирают ящики, как возле них бегали взводные, распоряжаясь и покрикивая. Электричество не действовало, стрелочники освещали перрон лучиной. Аввакумову Погонин предъявил мандат, в котором Ташкент именовал его руководителем всех кокандских операций.

– Не будем спорить! Я рад, что вы наконец прибыли, - весело сказал Аввакумов.

Но приезжий на веселость Аввакумова не откликнулся. С подчеркнутой сухостью он приказал Аввакумову доложить о положении в крепости.

"Вот ты какой!" - подумал Аввакумов, невольно усмехнулся про себя и, быстро подтянувшись, отрапортовал комиссару именно теми словами, которых тот ждал, то есть так же сухо и официально.

– Орудия у вас?
– перебил его Погонин.

– У нас, - ответил Аввакумов.

– Так что же вы канителитесь?

– Мы не канителимся. Мы работаем так, как нам подсказывает наша революционная совесть.

– Совесть... Совесть...
– задумчиво повторил Погонин.
– Ладно!

Командиры поехали в крепость, на заседание Ревкома. Ночь была судорожная, часто вспыхивал горизонт. По стенам цитадели стояли часовые. Летел снег. Мгла окутала здания. Даже к утру темнота еще не совсем рассеялась. На лиловом небе проступали очертания городских построек и садов плоскими и расплывчатыми тенями.

35

Варя за крепостной стеной встретила Сашку. Он сидел прямо на земле, без шапки, опустив ноги в сухую траву. Сашка глядел в бинокль.

– Ну, как? Что видать?
– спросила она.

– Да ничего. Все то же.

Оба они замолчали. Достав бумагу и махорку, Сашка долго возился, скручивая себе папиросу. Видно было, что он неотрывно о чем-то думает. Иногда, прислушавшись, он опять хватался за бинокль и снова опускал его с отчаянием.

– В чем дело, товарищ Лихолетов?

– Так, скучно что-то... Скажите, товарищ Варя, вы знаете, что такое "химера"?

– Химера?

– Да.

– Это зачем же вам?

– Надо.

– Химера? Химера, кажется, что-то древнее. Такое уродливое животное, безобразное, крылатое.

– Древний зверь.

– В этом роде.

– Ну да! Вот и я так думал, - самоуверенно сказал Сашка.

Варя улыбнулась.

– Ну, не совсем так уж. Я сама точно не знаю. Химеры есть в Париже, на соборе Парижской богоматери, на крыше.

– На крыше?
– удивился Сашка.
– Что же, они живут там, как коты?

– Да они каменные!

– Ах, каменные!
– недовольно пробормотал Сашка.

– А почему вы спрашиваете?

– Макарыч вчера сказал... Старуха-то наша, Агния Ивановна, вчера без спросу уперлась в город. Проберусь, говорит, что мне сделают. Вот прах ее возьми!

– Да что ей там занадобилось?

– Не знаю. Листовку понесла к узбекам, что ли? И нету до сих пор.

В сумраке пропела труба.

– Сбор!
– тревожно сказал Сашка.

Он вошел в штаб, когда говорил Зайченко.

Аввакумов смотрел на Зайченко не мигая. Зайченко чувствовал это и часто поднимал руку, будто принимая клятву.

– Противник превосходит нас раз в двадцать, думаю. Если противник предпримет штурм, не стесняясь потерями своего состава... Это в духе азиатов... Их тактика... Наша батарея, лишившись своего преимущества дальнобойного оружия, превратится в пистолет... Прямая наводка... А потом просто в немой металл! Пулеметы? Неоднократно ремонтированы. Могут сдать в решительный момент. Лент мало.