Это было в Коканде
Шрифт:
– Что-нибудь важное?
– спросил он.
– Да.
Он усмехнулся.
– Что же, я рад! Вы на меня смотрите, как леди Макбет, а я не понимаю... Что вы кукситесь?
Варя занялась приготовлением чая, будто оттягивая начало разговора. Зайченко наблюдал, покуривая папиросу, посмеиваясь про себя. "Женщины не могут без преувеличений. Даже такую обыкновенную вещь, как связь, они раздувают до гигантских размеров", - подумал он.
За чаем Варя неожиданно спросила Зайченко:
– Помните наш разговор в крепости?
– Какой? Когда?
– После вашего ареста.
–
– А вы знаете, что сейчас идут...
– Разговоры по делу Парамонова?
– перебил ее Зайченко и сморщился. Глупости, Варенька! Не понимаю, как это может вас волновать? Слыхал. Знаю. Спрашивали про меня. Дальше что?
– И вы спокойны?
– Вполне.
– А я нет. Пойдите к Аввакумову и расскажите ему обо всем честно!
– Что честно?
– Зайченко оттолкнул от себя чашку.
– О чем рассказывать?
– Об одном деле.
– Каком деле?
– Я узнала одну вещь, о которой решила вам сказать.
– Какую вещь?
– Ну, успокойтесь! Если вы не успокоитесь, я говорить не буду.
– Я спокоен. Мне не о чем беспокоиться.
– Вы говорили по телефону с Чанышевым в ту ночь?
– Говорил. Ну и что?
– Вы сказали ему, что к семи часам утра сдадите крепость?
– Позвольте!
– Зайченко вскочил, у него покраснели виски; он услыхал, как кровь забилась у него в ушах, будто кто-то хлопал по ним.
– Не понимаю! Ничего не понимаю!
– В аппаратной... на городском телефоне... работала моя подруга Сима. И она мне сказала, что слышала весь ваш разговор. Вы обещали Чанышеву в семь часов сдать крепость.
– Ну?
– Все!
– Что же, она побежит доносить? Может быть, донесла? Вы меня предупреждаете?
– Я советую вам пойти к Аввакумову и лично объяснить ему.
– Что объяснить?
– Разговор с Чанышевым.
– Мало ли о чем я говорил в ту ночь!
– Вот и объясните!
– Какая ерунда! Кроме вас, она с кем-нибудь говорила об этом?
– Не знаю. Не все ли равно?
– Конечно, не все равно!
– Если вы не пойдете, я буду считать вас бесчестным человеком, изменником.
– Вы говорите глупости! Ведь теперь и этот случаи с Мулла-Бабой будет выглядеть иначе.
– Надо все объяснить.
– Что объяснить? Военное дело - это военное дело. Без психологий! Надо это понимать. Мне никто не поверит.
– Поверят, Костя! Я жизнью клянусь, что поверят. Денис Макарович разберется. Объясниться начистоту надо, если вы чисты, чтобы прекратить все... как недоразумение. А не объяснитесь - значит, вы и вправду...
– Довольно!
– оборвал он ее.
Зайченко наблюдал: дрожит ли у него рука, когда он подносит спичку, или не дрожит? Закурил.
– Это какая Сима? Ваша подруга? Черненькая?
– Да.
– Она все там же живет?
Он надел фуражку.
– Вы куда, Костя?
– Мне пора.
– Костя... Костя! Вы к ней?
– Не кричите!
– Что ты задумал? Я не пущу тебя.
– Тише!
– Костя!
Она вцепилась в него, схватила за руку. Он отшвырнул ее. Она упала. Она лежала у его ног. Лицо ее было мокро от слез. Ему захотелось ее ударить. Но стыдно было бить женщину каблуком.
–
– сказал он.
Варя молчала.
– Обещаете?
Молчание.
– Дура!
Он швырнул папиросу, сжал кулак, чувствуя, что лихорадка бьет его. Он вдруг стал легкий и пустой, точно футляр. Он нагнулся к Варе. Она закрыла глаза. Он застонал, не зная, на что же ему решиться. Вышел.
Через полчаса Варя прибежала в крепость к Лихолетову и рассказала ему обо всем. Бросились на квартиру коменданта. Его не оказалось дома.
Зайченко этой же ночью скрылся из Коканда, имея на себе лишь тюбетейку, рубашку, шаровары да ичиги. Без денег, голодный и рваный, он пешком добрался до Ташкента. Здесь на второй день он был арестован на улице случайно проходившим патрулем. Из милиции, как подозрительного, его отправили в ташкентскую тюрьму. На допросах он отказался назвать себя, потом назвался вымышленным именем Ивана Толстикова, мещанина. Ему не поверили и держали до выяснения. Он думал о побеге, однако никаких средств, никаких возможностей к побегу не оказалось.
Как это ни странно, но в розыскных документах, высланных из Коканда в Ташкент по поводу исчезновения коменданта Кокандской крепости, не упоминалось о том, что комендант Зайченко не имеет левой руки. Не то канцеляристы забыли об этом, не то упустили это при переписке. Во всяком случае, важно одно, что такая значительная примета, как отсутствие руки, не упоминалась. В розыскном листе стояло: "Низковат, толстоват, брит". Ясно, что по таким приметам трудно было найти Зайченко.
Ташкентский розыск в одноруком нищем, инвалиде, никак не мог заподозрить коменданта. Зайченко понял, что следователи не связывают его с Кокандом. Он продолжал упорствовать и притворяться обыкновенным беспаспортным бродягой из России. Он думал: "Если дальше все будет продолжаться так же, со мною побьются месяц, два, три, но в конце концов все-таки выпустят".
Он повеселел и решил надеяться на счастье.
40
Пробивалась весна. Сбежал снег. Сверкало золотое небо. Степь покрылась голубой травой. Как огни, в ней горели тюльпаны. Желтые степные жаворонки, взрывая своим пением воздух, падали кубарем вниз с прозрачной вышины, точно кусочки солнца. Птицы неслись на восток, звери покидали зимние логовища. Черепахи, высунув из-под щитка свои живые, умные мордочки и черные блестящие лапки, купались в горячих лужах. Стада кочевников спускались с гор. Все наслаждалось жизнью.
Отряд двигался колонной, по три всадника в ряд.
Аввакумов, после двух часов непрерывного марша, соскочил с Грошика, вынул из подсумка тряпку и обтер коню влажные, отпотевшие бока. Аввакумов был несколько тяжеловат для своего коня. Маленький, сухопарый, точно выточенный, Грошик уставал под таким наездником. Но Денис Макарович очень дорожил Грошиком и отказывался его обменять.
Съехав с дороги, он решил дать коню передышку.
Пока Грошик жадно щипал жирную пахучую траву, Денис Макарович пропустил мимо себя людей, стараясь подглядеть каждую мелочь: кто в каком настроении, какова седловка? В голове отряда ехал Блинов. А в полкилометре от Блинова - передовой дозор из шести испытанных кавалеристов.