Это было в Коканде
Шрифт:
Хамдам узнал об этой смерти во время допроса.
– Ну что же… - процедил он, стараясь быть равнодушным.
– Воля бога!
Он чувствовал, что дело затягивается и пока ничем страшным ему не угрожает; это успокаивало его… Он отсиделся в тюрьме, освоился.
Через месяц после ареста Хамдам возымел намерение написать в Ташкент, напомнить о себе… Но, сообразив, что молчаливая защита, та защита, о которой не знают и не догадываются, значительнее и сильнее, он отказался от этой мысли… «Умный Карим отречется теперь от меня и все объяснит самым естественным образом. Будет требовать строжайшего наказания для меня… А потом? Время, только время. И он меня освободит, - убеждал себя Хамдам.
– Только бы быть здоровым. Пережить бы все это… Это самое главное. Чего человек не сделает, сделает время».
В темноте ночи, вспоминая те годы, когда он был богом Беш-Арыка, Хамдам предавал проклятию всех своих друзей. Несмотря на страх, он верил, что Карим его не выдаст… «Шум, подымаемый людьми, страшен только вначале. В конце концов успокаивается даже буря!
– думал Хамдам.
– Час возмездия все-таки придет…»
«Карим - мой! Незримо он будет оберегать меня. А Юсуп будет мертв».
Этими словами Хамдам кончал каждую свою мысль.
30
Вечно улыбающийся человечек, Захар Фрадкин, был директором научно-исследовательского института.
Карие грустные глаза, улыбка, приятный голос, скромность подкупали встречающихся с ним людей. Лет восемь тому назад Фрадкин работал в Москве в партийном аппарате и, несмотря на свою молодость, уже возбуждал о себе разговоры. Еще мальчишкой он очутился в числе честолюбцев, взлелеянных Троцким и развращенных им. После разоблачения Троцкого он попал в ссылку. Затем, уверив всех, что он жаждет тихой академической жизни, Фрадкин вернулся в Москву. А из Москвы был направлен в Ташкент. Здесь Карим устроил его в институт.
Этот заядлый троцкист-конспиратор ничего не понимал в науке. Наукой занимались его ученые. Он же создавал террористические группы. Он был организатором всего, что было продиктовано ему Каримом. Фрадкин знал все те кадры, которые были посланы в Среднюю Азию. Ему было предложено включить в свой тайный штаб и Зайченко и Мулла-Бабу. Когда оба они приехали в Ташкент, один из Кеми, другой из Сибири, Фрадкин подослал к ним своих людей. Они пригласили их на работу. Мулла-Баба поступил ночным сторожем, а Зайченко дали службу в канцелярии института, - его назначили секретарем. Вначале Фрадкин их не трогал. Узнав, что старик вошел в «Милли-Иттихад», националистскую, контрреволюционную организацию, он решил его использовать. Для этого он устроил Мулла-Бабу экспертом в контору по скупке ковров. Мулла-Баба теперь имел возможность всюду разъезжать, не возбуждая ни в ком сомнения. Это и требовалось Фрадкину. Оставался только Зайченко. Тогда Фрадкин все свое внимание сосредоточил на бывшем поручике. Он доброжелательно относился к нему, покровительствовал, завязал личное знакомство, откровенничал. Зайченко держался настороженно, не доверяя Фрадкину. Он понял, что Фрадкин неспроста подъезжает к нему, и сознательно уклонялся от близости. «Какой расчет?
– думал он.
– Играют, как кошка с мышкой».
Упорство Зайченко сперва смутило Фрадкина. Он стал его побаиваться, попробовал втянуть в растрату. Из этого также ничего не вышло. Зайченко вскоре заметил, что Фрадкин к нему охладел. Это его мало огорчило. Бывший поручик теперь ничего не хотел, ни на что не надеялся, ни к чему не стремился. Ему казалось, что его мозг тупеет с каждым часом.
Осенью 1933 года в институте была назначена конференция по исследованию вопроса о розовом черве.
Розовый червь - это гусеница-бабочка хлопковой моли, страшный вредитель хлопковых районов. Способность розового червя жить без пищи до двух с половиной лет очень опасна для хлопка. Такая живучесть увеличивает размеры заразы. В хлопковой таре, в хлопковых семенах, в вагонах, перевозящих хлопок, в хлопковых отбросах, в коллекциях туристов, в образцах семян, в одеялах и халатах и даже в детских игрушках, набитых хлопковыми отбросами, не раз попадался этот вредитель. Чтобы уяснить размеры вреда, наносимого розовым червем, следует сказать, что некоторые районы мира совершенно заражены им, например Гавайские острова. В 1925 году в Мексике нанесенные розовым червем повреждения были так велики, что даже не производилось второго сбора хлопчатника. Египет каждый год терпел из-за этого вредителя огромные убытки. В практике карантинных мероприятий Америки, Египта, Африки, Австралии и ряда английских колоний накопилась масса данных, свидетельствующих о завозе хлопковой моли в новые районы.
В задачу конференции входило рассмотрение способов борьбы с этим вредителем.
Среди приглашенных гостей сотрудники института отметили одного иностранного ученого, приехавшего из Индии. Нетрудно было определить его. Это был один из киплинговских гереев. Костистый, худой, загорелый человек, медленно и четко шагавший. Он носил прозаическую, будничную фамилию Браун, говорил он так же, как шагал, - размеренно и четко. На конференции он делал доклад о технике карантинных мероприятий.
Когда конференция закончилась, Браун, просматривая в канцелярии у Зайченко протоколы, вдруг сказал по-русски:
– Здравствуйте. Вы узнали меня?
Это был «деревянный афганец». Зайченко оглянулся. Канцелярия была пуста.
– Да, конечно… Сразу, как только вы приехали, - ответил он.
– Когда за границу?
– спросил Джемс, улыбаясь. Он теперь говорил по-русски, по-прежнему несколько коверкая язык, с некоторыми усилиями, но вполне прилично.
– Я помню: вы желали отдыхать?.. Пожалуйста, когда изволите?
Зайченко воспринял эти слова как шутку. Но острота этого тайного разговора привела его в неслыханное возбуждение, подхлестнула его. Он тоже улыбнулся и спросил Джемса:
– Каким путем?
– Слушайте Фрадкина… Надо кое-что сделать, а потом он направит вас в Самарканд… Там будут ждать вас и поведут на границу.
– Что же я должен делать?
– Немного…
– Подумаю, - ответил Зайченко.
– Когда решите, скажите Фрадкину.
– От вашего имени?
– Я теперь Браун, - спокойно проговорил Джемс.
В канцелярию вошли аспиранты, и Джемс, как ни в чем не бывало, принялся за корректуру своего выступления на конференции, ничем не выдав себя.
За эти годы он привык ко многому. Министры разных стран теперь принимали его частным образом у себя на дому, - он стал лицом, с которым они советовались и, надо думать, советов которого слушались…
31
После конференции в одном из новых клубов Ташкента был назначен банкет.
Союз работников народного питания выделил для этого случая лучших своих официантов и поваров. Из складов были отпущены самые редкие продукты, закуски, прекрасные сыры, икра, рыба. Кондитеры изощрялись над замысловатыми печеньями. В городских погребах отбирались редкие вина. Городская оранжерея прислала цветы. С утра уже трудились полотеры, натирая паркеты. Обойщики и декораторы украшали залу и гостиные.
Ташкент решил блеснуть.
Число участников банкета определялось строгим списком. В него были включены участники конференции, съехавшиеся со всего Союза, а также иностранные гости и власти города. Был слух, что банкет посетит кто-нибудь из правительства Узбекистана.
Зайченко на банкет не попал… Фрадкин не включил его в список.
За час до начала празднества он вызвал Зайченко и отправил его к Джемсу, в гостиницу «Регина». Джемс забыл подписать протоколы конференции, и так как завтра утренним поездом он выезжал из Ташкента, то все эти формальности необходимо было выполнить сегодня, до банкета.