Это было в Коканде
Шрифт:
Жарковский рассмеялся.
– Да, власть, - сказал он мечтательно.
– Пожалуй, верно, она только и дает настоящую жизнь.
– Знаете что… - сказал вдруг Карим.
– Вы напишите по своей линии доклад о Блинове для Пишо. А я поддержу.
– Я не обвиняю Блинова… Но объективно - это попустительство явное. Он же все время его как-то поддерживал. Чуть ли не с двадцатого года, пожав плечами, добавил Карим.
Жарковский стиснул зубы.
Выскочка, попавший в революцию случайно, он быстро делал карьеру. Люди, для которых и жизнь и революция сливались воедино, люди, не умеющие
Отношение Блинова к Жарковскому было несколько сложнее. Блинов презирал Жарковского, он не выносил людей этого типа; ловкачество и карьеризм были ему органически противны. В своих взаимоотношениях с Жарковским он оставался вежливым, но даже и эта внешняя вежливость стоила ему большого труда. Если он не выдавал себя в словах, то его презрение проступало иногда в какой-нибудь интонации, в каком-нибудь невольном жесте, - в соединении с обычной, ни к чему не обязывающей вежливостью это еще больше оскорбляло Жарковского. Жарковский молчал, но в то же время испытывал к Блинову тайную, задавленную ненависть.
Карим понимал ситуацию и решил ею воспользоваться.
Жарковский, конечно, догадался, что его покупают, - предложение Карима было чересчур ясное… Но это его не смутило. «Очевидно, я за этим сюда и командирован, - подумал он.
– В чем дело? Чего стесняться?» Мысль о том, что он заменит Блинова, невероятно воодушевила его. Он старался быть сдержанным. Он встал и молча, одним поклоном, поблагодарил Карима…
24
Хамдам сидел на галерейке и спокойно пил чай. На дворе дымился небольшой костер из жмыхов, согревая чайник.
Хамдам говорил о жизни:
– Жизнь идет по-разному. У одних умная, у других глупая. У иных жизнь бывает как книга, в которой перепутаны страницы. Где конец, где начало, где середина - не поймешь…
– Конец - всегда конец! Смерть!
– сказал киргиз, разводя руками.
– Да ведь человек-то не знает смерти… Разве он знает свою смерть, хоть за час?
– спросил Хамдам.
– А уж когда помер, тогда и говорить нечего. Тогда нет тебя… Нечего думать. А в жизни иногда думаешь: вот конец, смерть… Только никто этому не верит. Не любит человек конца. Что в нем хорошего?
– А рай?
– спросил киргиз.
– Рай? Не знаю, - ответил Хамдам и поморщился.
– Подай чайник.
Он налил в пиалу чай. Держа ее на ладони, он осторожно подносил ее к губам и сдувал пар.
– Рай есть… - сказал он, отпивая чай по глоткам.
– Но земля лучше. Здесь я - хозяин!
25
Ночью пять верховых подскакали к дому Хамдама. Хамдам еще не спал; он сперва прислушался к топоту коней, а потом крикнул киргизу:
– Кажется, ко мне! Открывай!
Насыров с недоумением пропустил приезжих во двор, оглядел их фуражки, вооружение и сразу все понял.
Один из приезжих, очевидно начальник, заявил Хамдаму:
– Мне приказано вас арестовать, а в курганче произвести обыск.
– Это недоразумение, - проговорил Хамдам.
– Узнаете. Выдайте оружие, - сказал сотрудник.
Четверо из приехавших сразу же приступили к обыску. Но обыск был поверхностный, только в доме. Двор и хозяйственные постройки почти не смотрели, только обошли с фонарями.
Хамдам был потрясен и обыском и арестом, но держался спокойно, заставляя себя ни о чем не думать; одному из сотрудников он отдал револьвер, затем сделал ряд распоряжений по хозяйству и велел Насырову заседлать для него лошадь.
Сотрудники и Хамдам сидели в комнате, дожидаясь, пока киргиз справится с делом. Поглядывая на гостей, Хамдам даже улыбался, хотя ему было не до улыбок.
– Хорошо, жен нету дома!
– говорил он.
– Вот был бы переполох!.. Днем в Андархан отправил… Сам хотел туда ехать. На покой хочу! Не любят меня тут…
Сотрудники молчали.
Увидав киргиза на пороге, Хамдам кивнул ему:
– Ну, готово?
У киргиза лицо стало серым как пепел, а шрам на губе побелел.
– Не беспокойся!
– сказал Хамдам, обнимая его.
– Все будет хорошо. Я скоро вернусь.
Проводив Хамдама, Насыров остался около ворот. Он вслушивался в тишину. Ему казалось, что это происшествие разбудит весь Беш-Арык. Однако никто не проснулся, никто в Беш-Арыке даже не открыл калитки. Он почувствовал, будто за его спиной рассыпался старый хамдамовский дом и вместо усадьбы вырос курган из глиняных комьев. Он запер ворота. На полу галерейки тихо и ровно горела свеча, озаряя зеленые ставни. Дверь на галерейку была распахнута, подчеркивая пустоту дома. Насыров вздохнул.
– Боже, боже… - с грустью сказал он.
Он притоптал костер, потом запахнул на груди халат и долго стоял посредине двора, глядя на звезды. Все случившееся напоминало ему злой сон.
– Можно было ожидать всего! На то и жизнь… - шептал киргиз.
– Но чтобы так, чтобы точно топор обрушился на голову? Нет, это что-то непонятное… Нет, нет, нет… - твердил киргиз.
26
Через три дня после ареста Хамдама Блинов выехал из Ташкента. Его экстренно вызвал Пишо. А через неделю Александра Ивановна получила от Василия Егоровича телеграмму о том, что он едет на работу в Сибирь. Блинов не указывал ей своего назначения, но уже по тону телеграммы она догадалась, что назначение не из важных. Василий Егорович просил ее немедленно выехать с детьми в Москву.
Телеграмма эта как раз пришла в ту минуту, когда Юсуп сидел у Александры Ивановны. Он зашел ее навестить и узнать новости. Прочитав телеграмму, Александра Ивановна побледнела. Швырнув ее на обеденный стол, она вышла из столовой.
Юсуп не знал, что ему делать: оставаться в доме, поговорить с Александрой Ивановной или уйти?.. Он подошел к спальне и постучал в дверь. Александра Ивановна отозвалась, но когда Юсуп вошел в спальню, она закричала на него:
– Это все вы, вы, вы, вы… Это ваша работа! Это все из-за Хамдама. Это вы, как змея, ворвались… Друг называется. Я проклинаю тот час, когда вы пришли к нам. Я говорила Василию Егоровичу… Я говорила…