Это называется зарей
Шрифт:
— Все кончено…
Но никто не шелохнулся. Все тоже будто умерли, живыми оставались только женщина, которая плакала, и голубовато-желтое пламя свечи, пламя, отбрасывавшее на стену тень Гордзоне, его тяжелый, застывший профиль.
— Все кончено, — повторил Валерио, и слова эти, казалось, открыли в его горле какую-то огромную дыру, дыру, сквозь которую начала хлестать кровь, горячая и густая. Женщина со слезами подошла к Гордзоне, наклонилась и ласковым, мягким, чуть ли не материнским движением закрыла ему глаза, затем перекрестила ему лоб и с молитвой опустилась на колени.
«Добрая женщина, добрая женщина», — машинально подумал доктор и вышел.
В коридоре последовавший за ним Фазаро тихонько спросил:
— Вы не станете дожидаться госпожу Гордзоне?
— Нет, — ответил Валерио.
— Понимаю.
— По поводу заключения?
— Да.
— Хорошо, до завтра.
Они пожали друг другу руки. Валерио пересек огромный зал. Он шел как во сне. «Дожидаться госпожу Гордзоне? И речи быть не может». Он вздрогнул. Мужчины глядели на него. У Альдо Фелипе вид был испуганный.
— Please [18] , — обратился к нему забавный персонаж в морской фуражке. — Он усоп?.. Простите, умер?
— Умер, — сухо ответил Валерио.
Карабинеры отдали ему честь. Полицейский спросил, не надо ли отвезти его домой на машине.
— Нет, — раздраженно ответил Валерио.
— Льет как из ведра, доктор!
— Тем хуже. Спасибо.
Как только он очутился на тротуаре, дождь поглотил его, хлестая по лицу. Ветер доносил грохот волн, разбивавшихся о дамбу, их низкий, зловещий рокот, похожий на артиллерийскую стрельбу. Валерио вышел на виа Реджина-Элена. Его переполняла горькая обида на Сандро. «Может, это моя вина? Я должен был отобрать у него оружие, глаз с него не спускать». Его охватила страшная печаль. Вдали, у самого горизонта, в разбушевавшейся ночи огни Кальяри излучали белесый свет. Ветер яростно метался по разодранному в клочья небу. Бело-черная картина улиц напоминала негатив фотографии, но воздух, наполненный шумом дождя, пронизывали порой смутные, голубоватые отблески. Усталый и удрученный, Валерио заспешил к дому Клары, к Кларе, единственному своему убежищу.
18
Пожалуйста (англ.).
III
Клара спала рядом с ним, и он получал смутное удовольствие, слушая ее легкое, спокойное дыхание, дыхание малого ребенка. Зазвонили колокола. Гудел ветер. Мария Торелли была уже на ногах. Из глубины дома доносились привычные звуки. «Наверное, больше шести часов». Однако Валерио не удавалось оторваться от неги постели; как всегда, он дожидался пробуждения Клары — ему хотелось видеть первую улыбку на ее прекрасном лице, еще не оправившемся от сна, хотелось первого поцелуя.
В окно сквозь отверстие между шторами сочился бледный свет, во весь рост вставал высокий белесый призрак, от самого пола до потолка. «Торелли разводит огонь… Гнусная ночь», — подумал Валерио. Он плохо спал, его преследовал взгляд Гордзоне, таинственный взгляд смерти. В Африке во время войны он много раз видел, как этот дрожащий, отчаянный свет мерцает в глубине глаз тех, кто должен умереть, и всегда испытывал это жуткое чувство покинутости и душераздирающую тоску. Образ Гордзоне блуждал в сознании, завладев тем печальным и мрачным его закоулком, где и без того уже загнивали все мысли. Перед глазами снова вставало блестевшее от пота, отяжелевшее лицо, мертвенно-бледный, заострившийся нос, бескровный рот, горькая складка губ, тонкая сетка голубоватых морщин и ясно различимые черные точечки бороды, похожие на крохотных насекомых-трупоедов, уже готовых приняться за работу, уже занявших свое место, чтобы вгрызаться, уничтожать эту плоть, все тело целиком. Он вновь видел сцену в «Палермо» — маленькую, едва освещенную свечой комнату, жену управляющего на коленях, Фазаро и неподвижно застывших в полумраке незнакомых людей, молчаливых, настороженных, с полосками серебряной бумаги, которые, казалось, поблескивали у них из-под век.
Рядом с ним тихонько вздохнула Клара. К этому часу Сандро, возможно, уже поймали. «А если он отбивался? Если стрелял в своих преследователей?» Да нет, он знал, что Сандро бросил свой люгер у двери, полицейский сказал ему об этом. «А может, он покончил с собой». Свет в окне стал теперь желтеть, загораясь жарким отражением в зеркале напротив кровати. «Придется пойти к Фазаро». Однако его заранее
Клара снова вздохнула, она просыпалась. И все остальное потеряло для него значение. Он обнял ее. «Дорогой», — прошептала она. В сознании Валерио успел мелькнуть силуэт мужчины, бежавшего, обезумев, прямо навстречу свинцовому горизонту, такого маленького и одинокого на бескрайней равнине, с глазами, полными беспредельного ужаса. Но Клара уже притягивала его к себе, и Валерио почувствовал мягкое тепло ее груди. Они жарко прижались друг к другу, со страстью соединив свои тела, словно хотели устоять на краю пропасти, спастись от падения в бездну, разверзшуюся вокруг них.
Около восьми часов Валерио садами возвращался домой. Было холодно. Клара не стала вставать. Тяжелые тучи заволокли небо. Они нахлобучили свои шапки на окрестные холмы. Листва деревьев колыхалась на ветру, и гигантские эвкалипты раскачивались, словно парусники, готовые сняться с якоря… Валерио вспомнилось, как Клара шепнула ему на ухо: «Мы всегда будем вместе, моя любовь, ты и я, даже после нашей смерти», а он в ответ повторил ей надпись под той самой гравюрой, которой любовался в журнале у Гордзоне: «Любовь — это дар Божий, тот, кто умеет любить, сумеет достойно и умереть, и Господь смилуется над ним». Валерио почувствовал себя более уверенно, словно под защитой, и пошел вперед аллеями, а в ушах его все звучал нежный шепот Клары. Поверх изгородей ему был виден окружающий ландшафт; длинными изгибами растительность взбиралась к вершине Риети. Невидимые длани ветра сотрясали ее, месили на свой лад, выворачивая тяжелые ветки оливковых деревьев, с неистовой силой взъерошивая листву эвкалиптов и пальм; они яростно трепали тростник, разметая полосы тумана, устремлявшиеся, словно сорванные паруса, вверх по склонам. Валерио обогнул клумбу с геранью. «Как бы мне хотелось вырастить ребенка! В Неаполе с Кларой это стало бы возможно!» Из-за деревьев внезапно показался его дом. Вдоль всей стены вьюны раскрывали в крике свои фиолетовые ротики, словно о чем-то предупреждая его. «Похороны Гордзоне, должно быть, состоятся сегодня после полудня». Едва не угодив в лужу, он направился к двери на кухню, но потом, передумав, решил войти в дом через веранду. Да, любовь Клары в самом деле защищала его, делала лучше, придавала ему сил, позволяя противостоять жизни и ее признакам. И тут вдруг, словно в каком-то кошмаре, он услыхал за спиной шаги. Он не сразу обернулся. Обрывок фразы промелькнул у него в мозгу: «Похороны, должно быть, сегодня после полудня…» В ту же минуту перед его мысленным взором возник сияющий образ Клары, и он отпрянул в сторону. Это был Сандро. Он, верно, вышел из сарая, где держали садовые инструменты. Сандро глядел на доктора своими темными застывшими глазами. Рот его был полуоткрыт, а руки безвольно повисли вдоль туловища. Весь вид его говорил о том, что человек этот страшно устал и вовсе не способен думать, не способен произнести ни единого слова.
— Ты напугал меня, — резким тоном сказал Валерио. Он чувствовал, что сердце его все еще бьется учащенно.
С минуту они стояли так, молча глядя друг на друга, их разделяла лужа, в которой отражались их силуэты, дрожавшие от ряби из-за ветра.
— Пошли, — проговорил, наконец, Валерио.
Открыв дверь, он отступил в сторону, снова приглашая жестом войти заколебавшегося Сандро.
— Ты убежал от них…
— Никто за мной не гнался, — ответил Сандро, который, очутившись в коридоре, снова застыл на месте.
Одежда его пропиталась едким запахом ила. Глубокие морщины прорезали лоб, расходились от уголков глаз и губ, словно голова его была высечена из потрескавшейся, расщепленной колоды с оставшимся на месте щек и подбородка черноватым мохом.
Валерио снял пальто и бросил его на кресло.
— Зачем было убивать? — с неожиданной злостью спросил он.
Он увидел, как во тьме коридора блеснули глаза Сандро. Казалось, крохотные лампочки вспыхнули в их глубине, придав им холодный и суровый отблеск металла.