Это они, Господи…
Шрифт:
Странно… Во-первых, «борьба с космополитизмом» это 1949 год, а «дело врачей» —1953-й. Во-вторых, жена работала вместе с мужем — на испытательном танковом полигоне, и в первую очередь проклятые антисемиты должны бы уволить её, но почему-то не уволили. Тем более странно, что ведь жена, как и муж, владела всеми «военными секретами»: она сама, как пишут, была испытателем танков. В-третьих, какой же смысл требовать развода с женой, считая её потенциальной шпионкой, если она сама оставалась работать на полигоне, никто её не гнал? В-четвертых, разве доклад о космополитизме мог помешать шпионажу, о возможности коего со стороны Васильева, как видно, подозревали проклятые антисемиты в отличие от тех антисемитов, которые приняли его и жену-еврейку в Бронетанковую академию, где они и познакомились? Наконец, если бы даже
И вот за отказ развестись или сделать доклад героя-фронтовика исключили из партии? Извините, Зоря Альбертовна, может быть, Бориса Львовича когда-то за что-то действительно исключали из партии, членом которой он был с 1952 года, но — за неразвод? за недоклад? Тем более, что ведь у вас, как ныне говорят, нет никаких реалий — ни одного имени проклятого антисемита, ни других конкретных данных. А чего мерзавцев жалеть? Да ведь, поди, уже и перемерли, у антисемитов ведь, согласно исследованиям критика Бенедикта Сарнова, средняя продолжительность жизни как у кроликов.
Между прочим, тут есть одна аналогия. Женой В. М. Молотова была Полина Семёновна Жемчужина (Карповская), еврейка. У Вячеслава Михайловича с годами появилась странная для столь высокого государственного мужа слабость: все, что происходило на заседаниях Политбюро, он рассказывал любимой супруге. А та — подружкам, в частности, когда-то киевлянке Голде Меир, послу Израиля в СССР (1948–1949). Несмотря на всю тяжесть деяния, никто не потребовал от Молотова развестись с избыточно коммуникабельной супругой или сделать в Верховном Совете доклад о борьбе с космополитизмом. Нет, вопрос был решен гораздо проще: Полине Семеновне дали возможность в Кустанайской области наедине спокойно обдумать особенность своей коммуникабельности. И никаких разводов. Вернувшись из уединения, Полина Семеновна, оставаясь сторонницей Сталина, прожила в любви и согласии с Вячеславом Михайловичем до самой своей смерти в 1960 году. Подружка Голда, которую в 1949 году тоже отправили домой, пережила её почти на двадцать лет.
Так вот, мне кажется, что Бориса Львовича не исключали из партии, а вот то, что он одним из первых вместе с Марком Захаровым и другими архаровцами демократии сбежал из партии при первом же шорохе прогресса ещё в 1989 году, это известно достоверно.
Вот, пожалуй, и всё, что хотелось сказать по поводу юбилея Б. Л. Васильева и его интервью американской газете. Чем же нам, читатель, закончить? Вы не против, если я просто еще раз повторю то, что было в начале? Ну, вот: «Дворянин, интеллигент, потомственный русский офицер, литературный классик, родственник Пушкина и Толстого, чистый и добрый человек, он сумел сохранить честь и достоинство, удивительный человек, Человек с большой буквы, встретиться с которым — счастье..». Что ж, никому не возбраняется думать именно так.
«Дуэль» № 16–17’09
Поэт Андрей Дементьев выезжает в Иерусалим
НО ЧТОБЫ ТАК!.. НО ЧТОБЫ ТАК!
Он был певцом страны Советов,
Он комсомольский был вожак…
Да, есть продажные поэты,
Но чтобы так!.. Но чтобы так!..
Я не хотел печатать эту статью, но, право, он вынудил меня. Кто? Почему?.. Видели показанный 1 ноября по московской программе ТВ грандиозный концерт в честь 90-летия комсомола, состоявшийся 29 октября во Дворце съездов? Вот там он меня и вынудил. Чем? Наберитесь терпения. А начну издалека…
Минувшим летом я напечатал в «Литературной России» статью «Оба лучше». Писал я там примерно вот что.
У «Литературной газеты» есть свои любимые авторы. Что ж, с этим ничего не поделаешь, это естественно. Я и сам любимец «Красноярской газеты», «Дуэли», кажется, и «Завтра», а может быть, даже и «Правды», — она мне звание камер-юнкера присвоила. Да ещё какой любимец-то! Печатают то и дело, гонорары выписывают пятикратные да всё в твердых шекелях. А у «ЛГ» среди стихотворцев самые большие и закоренелые любимцы, судя по всему, — Константин Ваншенкин и Андрей Дементьев, ну, а потом — Юнна Мориц, у меня, впрочем, ни малейших сомнений не вызывающая. Первых двух газета уж так пестует, так опекает и холит! Печатает их стихи полосами да еще с предварительным уведомлением читателей о предстоящем эстетическом пиршестве, со своим небольшим, но трогательным предисловием или послесловием, с парочкой портретов, а то и с извещением о состоянии их здоровья: пульс, давление, стул… Вот прихворнул как-то товарищ Дементьев — и тут же читателей ставят в известность: «Наш любимец занедужил. Отбыл на поправку в Израиль. Пожелаем ему выздоровления. Стихи же его вот — только что прислал из иерусалимской больницы „Шаарей“, из реанимации». А в минувший День Победы «Литгазета» порадовала читателей трогательной рецензией о Ваншенкине, написанной не кем-нибудь, а самим издателем его книги. Очень ему нравится то, что он издаёт.
Тут заметим, что между любимцами «Литгазеты» порой случаются как бы переклички. Так, оба они в весьма почтенных летах, и вот корреспондент ЛГ спрашивает Ваншенкина, которому скоро 85, не надоело ли «рифму строгать», не тянет ли на покой. Поэт отвечает:
Видя в небе некий знак, В поздние писали годы — Первым делом это Гёте, Тютчев, Фет и Пастернак.А почему писали? Известное дело — «женщина — причина». Верно, но что это за «некий знак» в небе? Непонятно. Нельзя умолчать и о том, что Ваншенкин (да продлят небеса его дни!) уже лет на пятнадцать старше трех последних названных им поэтов, а всё выдаёт и выдаёт в «Литгазете» целые полосы. Молодец!
И Дементьев, которому недавно перевалило за 80:
В мои года уже стихи не пишут. Но Гёте был постарше, а писал.Дался им бедный Гёте, но — тоже верно. Правда, к сожалению, ничего гётевского или фетовского в писаниях того и другого мне обнаружить не удалось. Не беда, обнаружат другие, например, Юрий Поляков.
Ещё примерчик духовной близости двух поэтов. Младший:
Было всё в моей жизни взаимно… Люблю Иерусалим. И чувствую взаимность.Как тут не вспомнить его старшего собрата:
Я люблю тебя, жизнь, И надеюсь, что это взаимно.Что ж, взаимность это во многих ситуациях хорошо, но не в силах я вообразить, чтобы, допустим, пылко любимый ими Лермонтов, воскликнув
Люблю отчизну я…,тут же присовокупил бы:
И надеюсь, что это взаимно.Невозможно представить, чтобы и Пушкин написал о Петербурге хотя бы так
Люблю тебя, Петра творенье, И надеюсь, что ты уважаешь меня.Но — кто без греха! Нельзя же требовать ото всех, рифмующих «кошка-собака», пушкинского понимания.
Однако эти два поэта при некоторой общности имеют немало и различий как в жизненной позиции, в манере поведения, так и в литературном складе. Например, оба они после долгой комсомольско-партийной жизни вдруг на старости лет, как сказал классик, «у гробового входа» стали антисоветчиками. Но Ваншенкин порочит Советское прошлое очень осторожно, осмотрительно, гомеопатическими дозами, намёками, даже ребусами, которые не всякий разгадает. Допустим, к ядовитой антисоветской инъекции в давней литгазетовской подборке («три четверти века» мы «дрожали» и «висели на подножке» неизвестно куда летящего поезда) недавно присовокупил: