Это случилось в тайге (сборник повестей)
Шрифт:
— Черт с ними, — сказал Стуколкин. — Закир зря с Шебутным связался. Нашел кореша!.. Когда Костя сказал Витьку, что есть водка, я сразу понял про магазин…
Оба примолкли, время от времени поглядывая исподтишка друг на друга. Каждый понимал, что развалился карточный домик, картам незачем больше притворяться колодой. Каждый порывался сказать: у меня своя дорога, прощай! И ни один не хотел первым сказать об этом. Как-то неловко признаваться на теплом еще пепелище, что желал пожара.
— Куда думаешь теперь? — спросил наконец
— Никуда. Здесь останусь, Никола. В Сашково потом переберусь.
— Тоже дело. А на сплав?
— Посмотрю. Может, в совхозе найду работу… Я ведь на электромонтера немного учился…
— Не потянет? — значительно поднял брови Стуколкин, чуть-чуть усмехаясь.
— Жена не пустит, Никола! Все!.. — заулыбался Ганько. Не так, как Стуколкин, а радостно, откровенно, во весь рот — по-мальчишески.
Стуколкину от его радости стало грустно:
— Моя, наверное, забыла уже… Второй срок схватил — писать перестала. Ничтяк! Найду место, чтобы приткнуться.
Больше говорить было не о чем. И тот и другой думали о своем, сокровенном. Оба знали, что не придется встретиться больше, но скорбеть об этом не собирались.
— Подаваться-то когда будешь? — после паузы спросил Ганько. — Может, подравняешь полмесяца здесь?
Стуколкин взглянул на пустые койки, на тряпье и рваные валенки под ними.
— Ну его к чертям, Васек, Хватит. Дорубит кто-нибудь мой лес, немного остается рубить.
— Твое дело. Я тогда к Ваське Скрыгину в бригаду пойду…
— Вроде ничего фрайер, — одобрил Стуколкин и опять покосился на пустые койки. — Айда, сходим к ним, что ли? Надо с мужиками разойтись как положено…
Ганько молча поднялся. На ходу закуривая, пошел к двери.
На правой половине уже укладывались спать, но только один Коньков пробурчал что-то о несвоевременности прихода соседей. Скрытии, приветствуя, закивал головой и замычал, показывая вынутую изо рта зубную щетку. Сухоручков, раздумав снимать рубашку, пересел с кровати к столу.
— Осиротели, ребята? — соболезнующе спросил он.
— У нас усачевская койка освободилась, еще одну можно поставить. Вон там, где чижиковская стояла, — предложил Тылзин, показывая снятым ботинком место. — В колхозе веселей будет!
— Я-то завтра отчаливать думаю, — сказал Стуколкин.
— И ты в отлет? — поинтересовался Иван Яковлевич у Ганько.
Тот отрицательно замотал головой.
— К тезке в бригаду, если возьмет…
— Чего ж не взять? Возьмет! — решил за Скрытна Сухоручков, а Тылзин поддержал:
— Рад будет, недокомплект у него в бригаде.
Скрыгин, выполоскав рот, стряхнул воду со щетки. Подошел, улыбаясь. Сухоручков пожал плечами:
— И чего ты деньги на пасту тратишь, Васька? Твои зубы вполне наждаком чистить можно. Шкуркой. Дешево и сердито.
— Разговор наш слышал? — спросил Скрыгина Тылзин.
— А то нет?.. Вот кого, Иван Яковлевич, бригадиром-то к
— Брось ты, пол месяца каких-то, а то и меньше, работать осталось. Не все равно, кто бригадирствовать будет? — накинулся на Скрыгина Сухоручков. — Ты лучше расскажи парню о деле. Насчет того, что надумали. Вчетвером сподручнее, чем втроем…
Скрыгин, нерешительно посмотрев на Ганько, видимо, колебался принять какое-то решение:
— Втроем управились бы…
— Не двужильный я, чтобы дарма спину ломать! — выкрикнул молчавший до того Коньков и заворочался, заскрипев койкой.
— Помолчал бы ты, Никанор, — не глядя в его сторону, поморщился Тылзин. — Не хочешь — не надо…
— О чем спор, дядя Ваня? — насторожился Ганько.
Иван Яковлевич устало махнул рукой.
— Нет никакого спора. Мастер наш просчитался на полсотни кубометров. Глаза у него, знаешь, какие? А замер — дело кляузное, два сантиметра на шестиметровом бревне припустил — сотка. Вот и набежало.
— На сплаве спишут, — усмехнулся Стуколкин. — Не такое списывают. Это что? Пустяк!..
— Нам пустяк, а Ионыч мужик с характером. Акт о недосдаче составил. Говорит: пусть снимают.
— Кто его за это снимать станет?
— В начет могут поставить, — сказал Тылзин. — Не в том дело. Со внучкой неприятность такая… Вроде как не в себе стал старик…
— На нее осердился, а себя стукнуть хочет, — пояснил Сухоручков.
А Скрыгин сказал:
— Хочет, чтобы уволили.
— Короче, мы тут договорились напилить полсотни кубов. Чтобы без хвостов, чистым старик уволился, если увольняться хочет, — закончил Тылзин и вопросительно посмотрел на Ганько.
Тот понимающе кивнул:
— Я — всегда пожалуйста, дядя Ваня! О чем разговор.
— Вот об этом самом. Коньков отказался. А вчетвером пятьдесят кубиков поставить — ха! — усмехнулся Скрыгин.
— Впятером, — неожиданно поправил его Стуколкин, — может, и мне из этих кубометров по запарке перепал десяток. Старый черт другой раз без очков лес принимал… — Он подумал, посмотрел на Ганько. — Подравняю полмесяца. Пусть знают, какая у босяков совесть. Так что, товарищ, перетащим сюда свое барахло?..
— Вот тебе и жулики! — значительно, словно опровергая какие-то слова его, сказал Сухоручков Тылзину, а покосился через плечо на Конькова. Тот лежал лицом к стене, на давно не стриженном затылке топорщились косичками свалявшиеся волосы.
— Ничего ребята! — Иван Яковлевич задумчиво смотрел на дверь, за которой скрылись Ганько со Стуколкиным. — С Фомой же я и поспорил как-то. Давненько уже. Говорит: горбатого могила исправит. А я так думаю, могила никого не исправит, она могила и есть. Жизнь — та может! Если, Николай Николаич, жизнь не исправит — никто не исправит. Никакой тебе Антон Александрович Латышев, как он руками ни маши!..