Это вечное стихотворенье...

Соколов Владимир Н.

«Нет школ никаких…»

Нет школ никаких. Только совесть, Да кем-то завещанный дар, Да жизнь, как любимая повесть, В которой и холод и жар. Я думаю, припоминая, Как школила юность мою Война и краюшка сырая В любом всероссийском краю. Учебников мы не сжигали, Да и не сожжем никогда, Ведь стекла у нас вышибали Не мячики в эти года. Но знаешь, зеленые даты Я помню не хуже других. Черемуха… Май… Аттестаты… Березы… Нет школ никаких… 1971

Игрушки

Помню первые игрушки, Словно первые мечты. Металлические стружки Небывалой красоты. Во дворе многоголосом (Бросив книжечный уют) Задавался я вопросом, Где

и как их достают. Но однажды возле дома Задержался грузовик. Блеском сказочным ведомый, Подбежал я в тот же миг. Самым радостным из грузов, Стружкой остро завитой, Полон был зеленый кузов У полуторки у той. И пока шофер вернулся За баранку, за штурвал, Целый двор перемигнулся И сокровищ нахватал. Было время первых елок, Время первого метро. Как сияло меж иголок Это злато-серебро. Как иголки зеленели, Помнишь ты и помню я. Металлическая стружка… Подмосковная хвоя… Сколько елочных игрушек Получали мы потом! Тьму наборов и хлопушек, Все с серебряным дождем. И на елочке ветвистой Сколько раз перед войной Плавал дождик серебристый, Золотистый, покупной. Только первую игрушку, Словно я у ней в долгу, Металлическую стружку Не забуду, не смогу. 1971

Стихи Марианне

1. «А мне надоело скрывать…»

А мне надоело скрывать, Что я Вас люблю, Марианна; Держась и неловко и странно, Невинность, как грех, покрывать, Мечтать о балконе твоем, О дереве на перекрестке, Где ждали, наверно, подростки И ждут… Ну, а я-то при чем, Раз мне надоело скрывать, Молчать глубоко и пространно, Что я Вас люблю, Марианна. Невинность, как грех, покрывать.

С Марианной. 1977

2. «Счастливое славя житье…»

Счастливое славя житье, Вдруг личное счастье представив, Я выдумал имя твое, Из двух его нежно составив. Вот Машенькин дом под сосной, Вот Аннушкин дом под березой… В России, как в сказке лесной, Надолго надышишься прозой. Конечно же, помню и я, Что имя твое долгосрочно. Но все ж и его и тебя И я сочинил. Это точно. По городу Машенька шла, Узнав меня, вкось поглядела… Такие уж, видно, дела. Такое уж, видимо, дело. Прощайте, и дни и часы Доверчивости и опаски. Нельзя! Но я выпью росы За Ваши Анютины глазки. 1971

«Она души не принял…»

Она души не приняла. А я старался. Так старался, Что и свои забыл дела, И без иной души остался. Я говорю о ней: была. Нехорошо. Она живая. Она по-прежнему светла. Она живет, переживая, Но — там, где я сгорел дотла, С ней все на свете забывая. Я говорю о ней: была. Она души не приняла. Но это — малые дела Среди дерзаний и сказаний. Живи, да будет лик твой тих И чист, как той весною ранней, Среди оставшихся в живых Воспоминаний… Поминаний. 1971

«Дождь оборвал на полуслове…»

Дождь оборвал на полуслове. Качнулись желтые круги… Твои шаги теперь во Пскове, В Михайловском твои шаги. Льет дождик, пахнущий полынью, Над омраченною Москвой. Мне хорошо, что ты под синью, Что ты под зеленью святой. С каких-то лип очей не сводишь, Твердишь рассеянно «да-да»… Мне хорошо, что ты там ходишь, Ведь я там не был никогда. 1971

Снег

О, я еще не изучил Его манеры и повадки. Он не такой, он старой складки. Его никто не приручил. О том, что где-то вас не ждут, Он вам нашепчет без запинки. И будет рисовать картинки, Какие в голову взбредут… И складывать свои снежинки. Внезапно вздумает помочь Тому, кто от безделья тужит, Кому от темноты невмочь… Вдруг выпадет. И обнаружит Все, что хотела спрятать ночь. 1971

Встреча

Шутка. Шубка. Взгляд

мерцающий. Монастырские ворота. Синий, Желтый, Белый, Тающий Снег осеннего прилета. И ряды стволов томительных, Веток, выглядящих голо, — Словно сонмы существительных В ожидании глагола. 1971

Пятигорские стихи

Не в музейном пыльном кивере, Не в странице шелестящей, Я его увидел в кипени, Сломя голову летящей. Я в бессмертно наплывающем, Романтическом тумане Ощутил его товарищем И Сомненью, и Тамаре. Тень героя… От лица ее Повторяю — вслед за тенью — Щит и шпагу отрицания Он держал как утвержденье. И когда они сумели бы Свергнуть кодекс вахтпарада, Птицы райские запели бы На ветвях родного ада. Сразу вместе мглой и яркостью Даль давила. Я на воды Уходил, томясь двоякостью Переменчивой погоды. Днем дожди по крышам топали. Ночью стужа шла, стеная. Утром к каждой ветке тополя Жалась ветка ледяная. И, любуясь белой тихостью, Можно было без зазренья Счесть ночной минутной прихотью Настоящие деревья. И не столь уж удивительным Было б — шуткой, понарошку — Льдяный тополь счесть действительным, Став на скользкую дорожку. И, учтя все эти данности, Заскользил я стежкой детства. И пришел ко мне из давности Мой герой, поэт и деспот. …Ранним утром, поздним вечером, В полдень, в полночь, днем и ночью Сталью взгляд его отсвечивал, Мною видимый воочью. Что там бурка! Бурки не было. Так входил он в куртке жесткой, Словно сам меня затребовал К этой скуке пятигорской. Словно должен отчитаться я Перед ним, как юный юнкер, Словно ждет меня нотация, — И тянулся я по струнке. Над учтивостью поспешливой Хохотал он, крут и пылок, Некрасивый и насмешливый, Сбив фуражку на затылок. Но как только рот я скашивал, Улыбнуться тоже силясь, Он, откидываясь, спрашивал: «Вы-то что развеселились?» И действительно — я чувствовал, Мне, по правде, не до смеха. Он костяшками похрустывал, Словно б все ему потеха. Предо мной в тумане стынущем Машука двоился конус… Но потом, потом все иначе — И слова, и смех, и голос. И торжественно обрадован — Все, чем рад, с чего печален, Я как на духу выкладывал, Хоть не знал исповедален. И застенчивость несносная Истончалась, льдинка точно. И смывалось все наносное, Оставалась только почва. О, как трепетно я впитывал Жест и мановенье ока! Как он пристально выпытывал, Как ответствовал жестоко! О, когда б от взгляда этого У меня в глазах осталась Искорка металла светлого, Бьющая и сквозь усталость! О, когда б во всей сохранности Я унес сквозь смену буден Эту смелость, в высшей крайности Лучшим свойственную людям! Я не хвастаюсь по младости, Я ко лжи не прибегаю. Но как много тайной радости Я с тех пор приберегаю! Говорили мы… И в ропоте Не качали головами. А подробности… Попробуйте Побеседуйте-ка сами. Пятигорск. Погода вешняя Наконец установилась. На цветы сырые здешние Я глядел. Земля дымилась. Шли с источника нарзанного, Пел фотограф у Провала. Лед растаял. Сада льдяного Словно бы и не бывало. 1971

«Лучшие годы я прожил…»

Лучшие годы я прожил В двух удивительных странах, Далее в двух городах, Далее в двух районах, Далее в двух домах. И начало мне казаться, Что меж двумя столами И меж двумя стульями Я с четырьмя руками И о двух головах. Как мне домой захотелось. Как мне домой захотелось! Так мне домой захотелось… Но я забыл, где мой дом. А ведь я не был двурушным, Не был и двоедушным. Просто служил я любимым, А о себе забывал. И полюбил я гостиницы, Где лишь мои шаги. …Вот, брат, какие гостинцы, Какие, брат, пироги… Вот соберусь и уеду, В свой Лихославль уеду, В русскую деревеньку, Где мои прадеды спят. А те пусть себе послужат, Пусть обо мне потужат, А не потужат, что же, Кто же тут виноват. 1972