Это вечное стихотворенье...

Соколов Владимир Н.

«Однажды проснется она…»

Однажды проснется она Со мной совершенно одна. Рукой пустоту она тронет, Разбудит ее и прогонит. И на два запрется замка От призрака и двойника. Так что ж это все-таки было, Какая нас сила сводила?! Я выйду. Пойму: не вернусь. И все ж, уходя, оглянусь. 1967

«Дышала беглым холодом вода…»

Дышала беглым холодом вода. Осенний ветер горек был на вкус. Неву оставив, Мы сошли тогда У самой Академии искусств. В тени молчали пары, Млели мхи. Ветвистый сумрак сверху нависал. И я тебе рассказывал стихи, Которых я потом

не написал. 1967

Грачи прилетели

После первых ночей, Отшумевших лесами, После белых подушек И черных ручьев У сугробов опять Синяки под глазами, Синева под глазами У всех облаков. Как в гостиницах Шишкинские канители, Этих сосен и елей Развес и наклон, Так сегодня — Саврасов, «Грачи прилетели» Наштампован в апреле И в жизнь проведен. Он бросает готовое, Птиц не осилив. Ветки долго пустуют Под небом нагим. Но приходит на помощь Художник Васильев И рисует грачей Одного за другим. То слетаются, то Разлетаются тучей, Обживая вне рамы И в раме жилье. И бросается гвалт, Этот гомон летучий, То ль в окно мастерской, То ль из окон ее. Белый храм, над которым Грачиная давка, То к глазам подплывет, То, как по ветру, — вспять. Так что надпись на нем «Керосинная лавка» То является, то Исчезает опять. Тают черные сучья И синие вены. Но, творец, а художники? Где же они? Беспорядок, беспамятство… Благословенны Эти первые ночи И первые дни! 1967

Родные стены

Эти окна подернуты инеем, Эти стекла запаяны льдом. Только свечкой да собственным именем Оживил я заброшенный дом. И сижу. Пригорюнилась рядышком Тень, во тьме потерявшая спесь. Одиноко жила моя бабушка, Александра Ивановна, здесь. Все сыновние жизни, дочерние Озаряла ее доброта. Час, как областью стала губерния, Пропустила, была занята. В наших судьбах являясь провидицей, Малограмотна бабка была. И нехватку обоев в провинции Возмещала чем только могла. Клей ведерными лился замесами, Одевали стену за стеной И газеты с большими процессами, И плакаты любой стороной. Назубок и парады и бедствия Знал по стенам бревенчатым я, Педагогов пугала впоследствии Образованность эта моя. Там, где окна мне кажутся льдинками, Помню, возле кровати моей Две огромных бумаги с картинками, Льва Толстого большой юбилей. Помню выезды Анны и Вронского. Помню Левина, Кити, каток, И собаку парения броского, Узколицую, длинную. Дог? Печь, как бабка, поет в полутемени. Помогают мне с легкой руки Сообщения нового времени И попутные черновики. О малине, о черной смородине, О годах, уносящихся прочь… Помогают и стены на родине, Отчего же им нам не помочь! 1967

«Пластинка должна быть хрипящей…»

Пластинка должна быть хрипящей, Заигранной… Должен быть сад, В акациях так шелестящий, Как лет восемнадцать назад. Должны быть большие сирени — Султаны, туманы, дымки. Со станции из-за деревьев Должны доноситься гудки. И чья-то настольная книга Должна трепетать на земле, Как будто в предчувствии мига, Что все это канет во мгле. 1967

«В дни, когда рано темнеет…»

В дни, когда рано темнеет, Сразу становится поздно. Но тем не менее веет Ранью. Туманно и звездно. Шел я. Менялась погода. Жил, не считая мгновений. Ждал

я тебя, как прихода Лучшего из вдохновений. Вот и возникла, как завязь, Ты — из любви и участья. Вот и запел я, склоняясь И улыбаясь от счастья. Дерево к ночи синеет. Листья качаются грозно. В дни, когда рано темнеет, Сразу становится поздно. 1968

Разлад

Сразу несколько стихотворений Я пишу, ни одно не выходит. Сразу несколько книжек читаю, Ни одна далеко не уводит. На бумаге нелепо смешались Времена миновавшего года. В дом, где окна распахнуты в зелень, Снег является с черного хода. Начинается бестолочь, глупость… Затевая интимную свару, Третий лишний огромным мольбертом Заслоняет влюбленную пару И рисует себя, горемыка, А выходит соперник счастливый. С этим каверзным автопортретом Он уходит, такой сиротливый. Он идет в голубом пересвисте, И хотя все цветы процветают, Над душой его желтые листья Совершенно спокойно витают. Мне ужасен подобный художник, Потому что хорошего мало: Все-то краски смешал, перепутал, Потерял и концы и начала. Сразу несколько пишет портретов, Ни один у него не выходит. Сразу несколько книжек читает, Ни одна ни к чему не приводит. 1968

«Белые гнезда снега…»

Белые гнезда снега Тают под переклик Птиц, осадивших небо Пристанционных лип. Насыпью там, где тает Наст под березняком, С грохотом пролетает Ветер порожняком. Там, перед ним, — перроны, Встречные города, Встречные перегоны, Встречные поезда. Солнце по всем Россиям Фабрик и деревень. И облака на синем Белые, как сирень. 1968

«Черные ветки России…»

Черные ветки России В белом, как небо, снегу. Эти тропинки глухие Я позабыть не смогу. С веток в лесу безымянном Падает маленький снег. Там, в отдаленье туманном, Тихо прошел человек. Между сугробами дровни Прошелестели едва. Белая ель, как часовня, Ждет своего Рождества. Белые ветки России В синем, как небо, снегу. Эти проселки седые Я позабыть не смогу… Острое выставив ушко, Белка, мала и бела, Как часовая кукушка, Выглянула из дупла. 1968

Этюд I

Я ощущал прямую связь Меж тонким голосом ребенка И уходившей прямо в ясь Звездой, светившей тонко-тонко, И одинаковость огня Моей под ветром зыбкой лампы С тем, за шесть станций от меня, Туманом театральной рампы. Я был артистом. Я слагал Себя из тысячи явлений И без раздумья полагал, Что только мир и бог, и гений. Что два плюс два совсем не пять. Я растворялся в этом мире, Чтоб сотворить его опять Свежо, как дважды два четыре. Чтобы итогом и концом Моих самозабвенных бдений Он с тем же собственным лицом Восстал из всех несовпадений. Я был артистом. В этот миг Я строил мир, как он велит мне, Чтоб с ним зажить в таком же ритме, В каком живет он, милый мир. С развалинами чувств моих Восстановленьем расквитаться, Стать человеком. И остаться Им до скончанья дней своих. Я слишком яростно тужил, Чтоб утешаться чашкой чая… А мир, как прежде, жил да жил, Моих страстей не замечая. Он пел, работал, ел и спал. Но в том-то все и было дело: Как надо мир существовал. Земля как следует гудела. Я, как младенец, наяву Всплывал из пламенного мрака, Я жил. Я отыскал траву, Как заболевшая собака. Ты снова шла ко мне лицом, А стих, дыша росой и мятой, Бросался в руки и во всем Послушен был, как виноватый. 1955, 1968