Это вечное стихотворенье...

Соколов Владимир Н.

«Уволенная статуя…»

Уволенная статуя, Омытая дождями, Давай помянем старое С закрытыми глазами. С пристанционной улицы Проникнув на задворки, Давай помянем давние Ручьев скороговорки. Давай помянем мальчика, Наивного на диво, И голубую девочку, Что все не приходила. А он, храня молчание В твоей тени забытой, У зала ожидания Стоял, дождем умытый. Давай помянем мальчика И девочку припомним Там, где цвела мать-мачеха Почти по всей платформе. За что

«спасибо», статуя, И за какое детство? Давай помянем старое, Ведь никуда не деться. От человечьей одури Уйдя в свое начало, Поразмышляй на отдыхе, Кого ты замещала. Где тридцать лет, не менее, Ты тень бросала длинно — Как вздохи облегчения Береза и рябина. …Там паровоз на роздыхе Вблизи густых сиреней. И тучка галок в воздухе, Как туча подозрений. 1973

Пауза

Оскалить ярмарочно ливенку? Или тряхнуть словесным цирком? А может быть, пополнить лирику Еще одним больничным циклом? Или отъехать в край, прославленный Тем, что там редко кто бывает, Где вмятины зовутся вдавлины, А тишина преуспевает? Где зимний лес, красуясь вышивкой Темно-зеленою и белой, Напоминая свитер лыжника, В глаза летит, оледенелый. И там, махнув сосне, как парусу, — Не говорком и не мычаньем, — Перед стихом заполнить паузу Уже значительным молчаньем. 1973

Одиночество

Давиду Ланге

Тепло в моем доме, свободно и чисто. И сахар, и чай у меня, и вино. Но что-то никто в мою дверь не стучится, Лишь падает небо в большое окно. Большой или малый, Христос иль Иуда, Входите. Вам, снег отряхая с плечей, Я с ходу в прихожей поддакивать буду, Смеяться и плакать от умных речей. Я всем буду рад и старинно и ново. Я все вам отдам и душой и судьбой… Одно только грустно — последнее слово. Я снова оставлю его за собой. 1973

«Я колокольчик подарил…»

Я колокольчик подарил Тебе. А ты его разбила. С еловой ветки уронила. А в двери Новый год входил. …А колокольчик этот был С таким стеклянным дальним звоном, Как будто во поле студеном Скорее к дому торопил… Была ты или не была, Мне трудно знать, с былым покончив… Но вот звонят колокола, Сквозь снег звенят колокола, Сквозь снег бродячих лет моих, А мне все кажется, что в них Звенит разбитый колокольчик. 1974

«Боже, как это было давно…»

Боже, как это было давно, Ничего не осталось в итоге… В почерневшем снегу полотно Бесконечной железной дороги. Полотно. А за тем полотном, Как туманные знаки свободы, Проносящиеся за окном То луга, то стога, то заводы. Не свободен я был все равно От любви, как от вечной тревоги… Боже, как это было давно, Ничего не осталось в итоге. Только память о том, как бежал От любимых. Как снова и снова Не за них, а за слово дрожал, Стихотворное, бедное слово. 1974

«Когда я после смерти вышел в город…»

Когда я после смерти вышел в город, Был город послепраздничен и тих. Я шел Манежем. Было — ни души. И так светло!.. Лишь ветер подметал, Как дворник, конфетти и серпантин. Дома стояли, ясно каменея. Все было так привольно.

И тогда Заметил я, что я уже могу Идти сквозь все. Я шел, не замечая Дверей и комнат. Только к нам с тобой Войти не мог. Хоть был карт-бланш, Не мог… Но площадь Пушкина… Я удивляюсь. Ты с мужем села около Него. Я захотел купить тебе букетик… Ты в Пушкина смотрела. Я тогда Напротив стал, как тень. Ты поглядела Куда-то в воздух. Было ощущенье, Что ты глазами встретилась со мной. И встала. И одна пошла к киоску. Взяла букет в прозрачной оболочке. И полевых цветов один букет. С травой. Зеленой. Белые цветы… Я отошел — мы были не одни. Боялся, как бы их не положила К подножью памятника… Я недолго Шел вслед за вами. Чтобы вас не мучить. Ведь я же после смерти вышел в город. А ты была жива. Цветы — твои. 1974

Дом с мезонином

Прощайте, Машенька, прощайте. Пришла ушедшая пора… Меня, как Дом, не замечайте, Ведь дождик льет как из ведра. Я буду рад, слегка отъехав, Что Дом, не зная почему, Стоит задумчивый, как Чехов, И улыбается всему. Здесь были мы других не хуже. Нам было по семнадцать лет. И тополиный пух на лужи Летел, как бабочки на свет. И вишни, близкие к удару, Шумели в лад, вбежав во двор, Как исполняя под гитару Сквозной мотив из «Трех сестер». …Машинка, как сороконожка, Все что угодно перешьет… А Дом подлечится немножко И Автора переживет. Прощайте, Машенька, прощайте! Живите с веком наравне. Но никому не обещайте, Что обещали только мне. 1974

«Вспоминается первый ледок…»

Вспоминается первый ледок. Вспоминается вечер без звезд. Вспоминается колкий упрек В том, что я удивительно прост. Это может быть. Но почему До того, как нашли вы меня, Было так хорошо одному На закате осеннего дня? Я листву разменял на рубли, Я капель разменял на гроши. А всего-то хотелось — любви Да единственной в мире души. 1974

«Ты говоришь, что все дела…»

Ты говоришь, что все дела: Тянуться вверх, идти на дно. Но ты со мною не пила Мое печальное вино. Мне интересен человек, Не понимающий стихов, Не понимающий, что снег Дороже замши и мехов. И тем, что, жизнью обделен, Живет лишь гривной дорожа, Мне ближе и больнее он, Чем ты, притвора и ханжа. Да и пишу я, может быть, Затем лишь, бог меня прости, Чтоб эту стенку прошибить, Чтоб эту душу потрясти. 1974

Ромашка

Московское лето в разгаре. Отпало цветение лип. Теперь на любом тротуаре Их нежных сережек изгиб. Вот летчик прошел по Ордынке, Куда и откуда, бог весть… Вот бабочка, как на тропинке, Летит на асфальте присесть. Вот дети флажочками машут, Как будто мы в мае опять. И столько на свете ромашек, Что можно хоть рай загадать. Недаром вчера на Таганке, Где пух тополиный парил, Прекрасной одной гаитянке Я этот цветок подарил. 1974