Пожалей меня за то,Что у меня дар,А у тебя и пальто,И меховой жар.Пожалей меня за то,Что у меня страхЗа ускользающее в ничто,А ты всегда здрав.Так пожалей меня за то,Что у тебя есть,А у меня — только то,Что ничего нет.Но — поэмы стоят позадиИ впереди, трубя.Пожалел меня?Иди,Пожалей себя.1964
«Легко обремененный снегом…»
Легко обремененный снегом,Зеленый,
постоянный борВозносит вровень с желтым небомСвой пухом веющий убор.На плавных вогнутых сугробахМерцают иглы и сучки,А между елей густобровыхПроталин черные очки.Иду сквозь эту колоннаду,Прислушиваясь на ходуК улегшемуся снегопаду.Он слушает, как я иду.Я здесь прямею и не трушуТого, как даль вступает в близь,Когда приструнивает душуСосна, настроенная ввысь.Здесь, где сомнения нелепы,Милы мне всплески зимних птахИ снега влажные прилепыНа бронзовеющих стволах.1964
«В продолжение долгого времени…»
В продолжение долгого времениВорковала по крышам вода.В продолжение долгого времениЗной качался и шли холода.И, мелькая под ветром, как веточка,Не однажды в течение дняВыбегала прозрачная девочкаИз-под солнцаВзглянуть на меня.1964
«Время пройдет. Охладеет…»
Время пройдет. ОхладеетИмя мое для тебя.Буду я спать, не вставая,Не лепеча, не грубя.Но и забыв о колоде,Легшей на прах моих мук,Чье-то заслышав «Володя!»,Как ты оглянешься вдруг…1965
Застава
Я здесь, усни, моя родная.Спи. Я с тобой. Я не уйду.Трава за окнами ночнаяТихонько клонится в саду.Там на изведанных дорожкахСледы вчерашние пока.Там на высоких тонких ножкахБелеют звезды табака.А там, где вишни созревают,Там отдыхают ветерки,Что наши лица обвеваютДнем под лучами у реки.И так как дети спят в постелях,А все луною залито,Они играют на качелях,Пока не видит их никто…Я здесь. Усни, моя большая,Спи. Я с тобой. Я не уйду.Отрадой землю орошая,Ночь продолжается в саду.Там достигают небосводаБерезы в венчиках своих.Там трубы длинные заводаДалеко смотрят из-за них.Там, спать не в силах, в узорочьях,Два самых юных соловьяГлядят, как зыблется на рощахКосынка белая твоя.Спи, милая. Идя на стражу,Любуясь миром в забытьи,Я только мысленно поглажу,Как нивы, волосы твои.Пусть так и будет. Люди знают —Околыш вечно зелен мой.Проснешься: птицы запевают!Очнешься: где он?..Я с тобой.1965
Пушкинский час
1957–1965
«Скорей в начале жизни, чем в конце…»
Скорей в начале жизни, чем в конце,Он в самовольной ссылке величаетБеспечность рифм у всех забот в кольце,Его чело лишь свет свечи венчает.С ним только то, чего и друг не чает,Да мир, да дева юная в венце.На нивы, на желтеющие купы,Как на виски, ложится серебро.«Пора иль не пора!..» Щекочет губыПрохладное гусиное перо.
«Гусиные перья…»
Гусиные перьяНа птичьем двореБелы и блестящи,Как снег в январе.С наивным отливомВ легчайшую синь,Нежны и пугливы.Наверно, с гусынь.Закрылий утраты,Потери боков.Крепки и помяты.Видать,
с гусаков.Лишь ветер ударит,Закружится пух.И — хлопанье крыльев,И бег во весь дух.Лишь ветер ударит,Взовьется перо…На снега порхающегоСеребро,Не пух из подушки —Под гаубиц гром, —Мне вспомнится ПушкинС гусиным пером.Увидится утро —Туманно, серо.Он из дому вышел.Он поднял перо.Второе и третье.Он молод и скор.Ему на рассветеДокончить бы спор.Ответить бы этим,И тем, и судьбе,И ей, и столетью,И нам, и себе.…Так мужествуй, гений.Волнуй и пророчь.В Михайловском утро.В империи ночь.
«Убит…»
Убит.Убит.Подумать!Пушкин…Не может быть!Все может быть…«Ах, Яковлев, — писал Матюшкин, —Как мог ты это допустить!Ах, Яковлев, как ты позволил,Куда глядел ты! Видит Бог,Как мир наш тесный обездолел.Ах, Яковлев…»А что он мог?Что мог балтийский ветер ярый,О юности поющий снег?Что мог его учитель старый,Прекраснодушный человек?Иль некто, видевший воочьюЖену его в ином кругу,Когда он сам тишайшей ночьюСмял губы: больше не могу…… … … … … … … … … … … … … …На Черной речке белый снег.Такой же белый, как в Тригорском.Играл на печке — ну и смех —Котенок няниным наперстком.Детей укладывают спать..Отцу готовят на ночь свечи.Как хорошо на снег ступатьВ Михайловском в такой же вечер.На Черной речке белый снег.И вот — хоть на иные рекиДавно замыслил он побег —Шаги отмерены навеки.… … … … … … … … … … … … … …Меж императорским дворцомИ императорской конюшней,Не в том, с бесхитростным крыльцом,Дому, что многих простодушней,А в строгом, каменном, большомНаемном здании чужомЛежал он, просветлев лицомЕще сильней и непослушней.Меж императорским дворцомИ императорской конюшней.
«Натали, Наталья, Ната…»
Мчатся тучи…
А. Пушкин
«Натали, Наталья, Ната…»Что такое, господа?Это, милые, чреватоВолей Божьего суда.Для того ли русский генийВ поле голову сложил,Чтобы сонм стихотворенийТой жеНадобе служил?Есть прямое указанье,Чтоб ее нетленный светЗащищал стихом и дланьюБожьей милостью поэт.
«На крайнем юге, солнечном и синем…»
На крайнем юге, солнечном и синем,Так много листьев глянцевых, любых.Октябрь уж наступил.Но не для них.А мы их все ж так весело покинемИ улетим на север, на восток,Где, испытанье выдержав на ветхость,Желтеет каждый болдинский листок,Как библиографическая редкость.
Ростов Великий
Осеннее золото куполовВсплывает на синевеПри полном молчанье колоколовСо звонницей во главе.Не знаю, не знаю!Но этот листС прожилками черноты,Как купол, округл и, как купол, чистИ звонок до высоты.Под ясными сумерками стволовНе холодно ль вам со мной?Осеннее золото куполовВосходит над белизной.Качается дерево у стены.И листья его вершинКасаются самой голубизныИ падают у машин.1965
