Этюд в багровых тонах
Шрифт:
Глава II
Цветок Юты
Сейчас, наверное, не самое подходящее время и место рассказывать о всех испытаниях и лишениях, которые выпали в пути на долю мормонов, покуда они не добрались до своей тихой гавани. С беспримерным в истории упорством они продвигались от берегов Миссисипи к западным отрогам Скалистых го р. Англосаксонскую стойкость не смогли сломить препятствия, поставленные на пути природой, — дикие люди и дикие звери, голод и жажда, усталость и болезни. Однако бесконечно долгий путь и неизбывный страх смутили души даже самых стойких мормонов. Поэтому не было ничего удивительного в том, что, когда взору их предстала огромная, залитая солнцем долина Юты и когда уста вождя возвестили им, что это и есть земля обетованная, и все ее нетронутые плугом просторы отдаются им во владение на веки вечные, все они до единого рухнули на колени и вознесли небесам горячую молитву.
Вскоре выяснилось, что Янг не только решительный вождь, но и толковый начальник. Были изготовлены
Двое спасенных, Джон Ферье и маленькая девочка, которая была признана его дочерью и была постоянно вместе с ним, проделали с мормонами весь их нелегкий путь. Малышка Люси Ферье ехала в сравнительно удобной повозке старейшины Стэнджерсона, где она нашла приют вместе с тремя его женами и двенадцатилетним сыном, парнем довольно бойким и проворным. Со свойственной душе ребенка податливостью девочка быстро оправилась от потрясения, вызванного смертью матери, и вскоре стала любимицей женщин и привыкла к своей новой жизни в движущемся жилище под парусиновой крышей. Тем временем Джон Ферье, оправившись от выпавших на его долю лишений, проявил себя как хороший проводник и неутомимый охотник. Вскоре он завоевал уважение своих новых товарищей, и поэтому, когда их странствия закончились, мормоны единодушно решили, что ему надлежит выделить в собственность участок земли, столь же большой и плодородный, как и всем прочим переселенцам, за исключением самого Янга и четырех старейшин — Стэнджерсона, Кембелла, Джонстона и Дреббера.
На приобретенной таким образом земле Джон Ферье поставил добротный бревенчатый дом, к которому в последующие годы было сделано столько пристроек, что он превратился в настоящее загородное поместье. Ферье был человек умелый и работящий, практичный и оборотистый. Его крепкое сложение позволяло ему не покладая рук трудиться на своей земле с утра до ночи. Поэтому его ферма процветала и его состояние быстро росло. Три года спустя он стал богаче всех своих соседей, через шесть лет — вполне состоятельным человеком, через девять — настоящим богачом, а через двенадцать — в целом Солт-Лейк-Сити не было и полудюжины мормонов, состояние которых могло бы сравниться с состоянием Джона Ферье. И на всем огромном пространстве от большого Соленого озера до самого хребта Уосатч не было имени более известного, чем имя Джона Ферье.
Однако одно обстоятельство, одно-единственное, оскорбляло чувства его единоверцев. Никакие доводы и увещевания не могли заставить Джона Ферье последовать примеру его братьев по вере в части брака. Не объясняя причин своего отказа, он держался своего решения твердо и непреклонно. Кое-кто обвинял его в пренебрежительном отношении к принятой им новой вере, а кое-кто объяснял его отказ от брака просто скупостью и нежеланием нести лишние расходы. А кроме того, ходили слухи о какой-то его давней любви к белокурой девушке, которая зачахла от тоски на Атлантическом побережье. Как бы то ни было, Ферье оставался закоренелым холостяком. Однако во всем остальном, что касалось религиозных установлений новых поселенцев, он был безупречен и считался вполне набожным и праведным человеком.
В этом самом бревенчатом доме и выросла Люси Ферье и, как могла, помогала своему приемному отцу во всех его делах. Чистый горный воздух и целительный хвойный аромат сосен были для юной девушки вместо матери и няньки. С годами Люси росла и крепла, ее щеки становились все более румяными, а походка — все более плавной. И у многих, проезжавших по большому тракту мимо фермы Ферье, оживало в душе давно забытое чувство, когда среди пшеничных полей они видели гибкую девичью фигуру Люси или встречали ее верхом на отцовском мустанге, с которым она управлялась легко и изящно, как и положено истинной дочери Запада. Бутон распустился и стал цветком. И в тот год, когда отец Люси стал самым богатым фермером, она превратилась в одну из самых красивых девушек к западу от гор.
Однако то обстоятельство, что ребенок стал женщиной, первым обнаружил вовсе не отец Люси. Да так оно, как правило, и бывает. Эта таинственная перемена происходит слишком незаметно и постепенно, чтобы можно было назвать ее точную дату. Да и сама девушка едва ли способна заметить эту перемену, покуда от звука голоса мужчины или прикосновения его руки сердце ее не забьется сильнее обычного и со смешанным чувством гордости и страха всем своим естеством она не поймет, что в ней проснулось нечто незнакомое и огромное. Редкая женщина не способна припомнить тот день и тот пустяковый случай, который ознаменовал собой начало новой жизни. Что же касается Люси Ферье, то случившееся с ней было вовсе не пустяком, не говоря уже о том, как это сказалось на ее дальнейшей судьбе и на судьбе многих других.
Стояло теплое июньское утро, мормоны трудились как пчелы. Недаром своей эмблемой они избрали пчелиный улей. В полях и на улицах стоял знакомый шум, который порождают занятые делом люди. По пыльным дорогам тянулись вереницы тяжело груженных повозок, запряженных мулами. Эти повозки двигались на запад, так как в Калифорнии вспыхнула золотая лихорадка, а единственный путь туда лежал через Город Избранных. В том же направлении гнали с дальних пастбищ гурты овец и волов, туда же двигались караваны усталых переселенцев. Бесконечный путь в равной мере измучил людей и лошадей. Через всю эту разношерстную толпу верхом на своем мустанге ехала Люси Ферье, пробивая себе дорогу с мастерством опытного наездника, щеки ее разрумянились, длинные каштановые волосы развевались за спиной. Отец дал ей поручение в городе, и Люси со свойственным юности бесстрашием, держа в мыслях одно — как лучше и быстрее исполнить порученное, прокладывала себе путь в город, как это бывало прежде не раз. Покрытые дорожной пылью охотники за золотом поглядывали на нее с изумлением, даже обычно невозмутимые индейцы в одежде из звериных шкур с восхищением оборачивались, глядя вслед бледнолицей красавице.
Уже в городском предместье дорога оказалась запружена большим гуртом скота, который перегоняли из долин полдюжины диковатого вида пастухов. В нетерпении Люси попыталась преодолеть препятствие и направила своего коня туда, где, как ей показалось, быки чуть раздвинулись. Однако животные тут же сомкнулись у нее за спиной, и девушка оказалась со всех сторон зажатой движущимся потоком длиннорогих быков с налитыми кровью глазами. Привыкшая иметь дело со скотом, Люси не испугалась и не оставила надежду все-таки пробиться через гурт, при всяком удобном случае направляя своего коня все дальше вперед. К несчастью, один из быков то ли ненамеренно, то ли со злым умыслом боднул рогами мустанга в бок, что привело коня в бешенство. Тот мгновенно встал на дыбы, дико захрапел и стал метаться из стороны в сторону — неопытный наездник мгновенно оказался бы на земле. Положение было хуже некуда. При каждом своем рывке в сторону обезумевший конь вновь и вновь напарывался на бычьи рога, отчего его ярость лишь возрастала. Из последних сил Люси старалась удержаться в седле, так как падение означало для нее страшную смерть под копытами огромных, перепуганных животных. Люси не привыкла к столь опасным переделкам, голова у нее пошла кругом, и руки уже не столь крепко держали повод. Задыхаясь от пыли, поднятой копытами толкающихся животных, и от густого запаха их пота, Люси, наверное, в конце концов отчаялась бы и оставила попытки спастись, если бы не услышала рядом ободряющий голос человека, который пришел ей на помощь. Тут же крепкая загорелая рука ухватила перепуганного мустанга за узду и вскоре выволокла его из гурта на обочину.
— Надеюсь, вы не пострадали, мисс, — почтительно сказал девушке ее спаситель.
Люси взглянула в его смуглое, суровое лицо и залилась веселым смехом.
— Я насмерть перепугалась! — призналась она честно. — Кто бы мог подумать, что моего Пончо так смутят какие-то жалкие коровы.
— Слава богу, вы удержались в седле, — заметил ее собеседник заботливо. Это был высокий, с решительным лицом парень, сидевший верхом на крепком чалом коне. Молодой человек был в грубой охотничьей куртке, за спиной у него висело длинное ружье. — Вы, кажется, дочь Джона Ферье, — сказал он. — Я видел, как вы ехали от его дома. Когда увидите отца, спросите, не забыл ли он Джефферсонов Хоупов из Сент-Луиса. Если ваш отец тот самый Ферье, то с моим отцом они были большими друзьями.