Этюды из жизни глубинки. Рассказы. Книга первая
Шрифт:
Когда подбежали первые собаки, три волка оставили жертву, но не бросились врассыпную а пошли в наступление на недружелюбных не званых гостей. Волк, оставшийся в живых после «прикосновения» копыта, был им не помощник Не пустились они наутёк и тогда, когда к собачьей стае примкнули ещё две обладательницы без жалостных пастей. Всё кружилось и кувыркалось как в невообразимом аттракционе. В этой непрекращающейся круговерти стрелять прицельно не представлялось возможным.
Переполненный адреналином ещё во время погони, Тёма всё-таки выстрелил. Один из волков осел на зад, стал отползать
Михей добил его первым, потом – Тёминого подранка, и в упор застрелил задыхающегося зверя, которому пёс успел мёртвую хватку перенести загривка на глотку.
– Не стреляй, с последним они сами расправят-я. Пусть почувствуют свою победу. В другой раз смелее будут, – посоветовал отец.
Бока истекающего кровью сохатого вздымались, словно великану леса не хватало воздуха. Успели дикие преследователи добраться до гортани копытного. Голова его подвёрнута так, будто затуманенным взглядом он следил, как собаки расправляются с его губителями.
– В таких боях без правил не всегда побеждает сильнейший – в них свои неписаные законы, – подытожил Михей, поочерёдно поглаживая питомцев, изрядно потрёпанных в схватке с побеждёнными волками.
В бане «по-чёрному»
Знали толк в изяществе, умели ценить красоту предки тех прокопьевцев, с которыми мне довелось жить в детстве. Около трёх столетий минули с той давней поры, когда появилось село. Сносились отслужившие старые дома, строились новые, более просторные и добротные в сравнении с первыми срубленными на скорую руку. Время шло, а место таёжного селения осталось неизменным.
От речки до горы за селом природой сделаны два уступа. Неширокая равнинная полоска в половодье скрывалась от глаз людских. Когда большая вода уходила, Кова входила в своё русло, на низине оставались небольшие озёрца. Правильнее сказать, лужи, вода в которых прогревалась, а дно покрывала мягкая молодая трава. Вот раздолье-то было ребятне, готовой плескаться в тёплой водице мелководья даже без обеда! Дальше от реки высоченный угор [6] . На нём-то и расположилось Прокопьево – деревня почти на всём протяжении в одну улицу с домами к реке.
6
Угор – (диалектное) в значении высокий крутой подъёмна берегу реки.
На готовку пищи, для бани и стирки воду носи ли из Ковы. Тяжело подниматься на угор с полными вёдрами под коромыслом, да только красота стоила того. Сараи, амбары, стайки, бани и прочие строения – всё на задах огородов было построено, в улицу своей неприглядности не выказывало, красоту не нарушало. За огородами, почти вплотную к ним, растянулась озерина [7] , неширокая полоска воды, куда летом выпускали гусей и уток. Зимой на том водоёме лошади из проруби пили. Там же воду и для другой домашней скотины набирали.
7
Озерина – (диалектное) в значении озерцо.
Рыба в озерине не водилась – домашние пернатые мигом проглотили бы всякую живность, случись ей появиться из занесённых дикими птицами икринок. Да и откуда взяться икринкам? Даже во время перелёта не садились на ту воду ни утки, ни гуси и никакие другие дикие птицы. Наверное, в генетической памяти заложено у них пролетать мимо этого места, чтобы охотники не перестреляли. Местные водоплавающие часто ныряли и доставали что-то съедобное.
Никто там не купался. Почему? А вы представьте, что плывёт кто-то из вас, а рядом пристраивается гусь и клювом долбит плывущего по темечку – другие-то части тела под водой. Тюк да тюк, и так раз за разом. Это вам здесь смешно, а рискнул бы кто-нибудь там оказаться? Гуси ревностно оберегали свой водоём от посягательств любого бескрылого существа. Даже тогда, когда они отдыхали на берегу, при приближении детворы гусаки вытягивали шеи и с шипением преследовали убегающих, не желающих быть пощипанными сильными клювами.
Но расскажу я вам, друзья мои, про баню «по-чёрному». Теперь такую и не отыщете. Встречались баньки и с трубой. Дым в них сначала сквозь камни топки в помещение идёт, потом, когда прогреется, весь вытягивается в трубу.
Приехал тогда студент – Артём Брюханов – на каникулы. Пора покоса подступала, а отец, Михей Ильич, средь бела дня дома.
– Здравствуй, батя? Чего это ты праздникуешь?
– И впрямь, не время праздники отмечать в будний-то день. Хвороба меня прихватила, поясница распоясалась.
В слове «поясница» отец сделал ударение на второй слог.
– Потерпи, батя. Вот отойду от болтанки в перелёте, истоплю баньку и попарю тебя от чистого сердца да от всей души.
Всё так и сделал. Баню Михей ещё не переделал по-чёрному топилась, но с трубой. Пока протапливалась банька, успел Тёма свежий берёзовый веник наломать, а в придачу – крапивный. Благо, что за крапивой идти никуда не надо, в огороде вдоль за бора наросла. Берёзовый веник распариваться положил, а крапивный – на полочку, чтобы от кипятка не размяк, как тряпка не стал.
Приковылял Михей в баню, дошло дело до пропаривания. Прошёлся сын по отцову телу берёзовым веником туда-сюда-обратно и взялся за крапивный. Плеснул на каменку ковш кипятка, обдал паром крапивный веник и продолжил парить больного отца, уже крапивой. Попытался Михей вывернуться из-под веника, но понял бесполезность этого занятия при больной-то пояснице. Прижал Тёма хворого к полк'y, парит да приговаривает:
Конец ознакомительного фрагмента.