Ева рожает
Шрифт:
Было тут что-то знакомое. Трудно входить в бой, Чумак это знал, зато потом хрен выйдешь! Ну и толпы, опять же, магнетизировали. Майор отвык от толп, сторонился их, жил, как одинокий волк. А на самом деле – страдал, мечтал о чем-то общем, сплачивающем, сияющем над головой и т. п. Волк-одиночка тоже приближается порой к стае, чтобы прибиться, а человеку к своим хочется тем более. Вопрос, правда, кто свои? В эти дни несколько раз забегал Краб с Остапом и еще какими-то людьми, они пили шнапс, именуя его «горилкой», и тыкали пальцами в экран, мол, бачишь?! О це суки, поубивав бы! Кажется, «суками» были люди в камуфляже, что
В один из погожих теплых дней, когда погода почти весенняя, он усилием воли отрывает себя от экрана, чтобы прогуляться. Редко выбирался за границы квартала, благо, маркет в двух шагах, где и еда, и выпивка по приемлемой цене (владелец-турок держал низкие цены); и банкомат недалеко, чтоб евро снять; и больница в пешей доступности. Берлин же майор не любил, он был вроде как символ вселенского зла, город-враг, который никогда не отмоется, пусть даже десять каменных солдат поставит в Трептов-парке. Однажды социальная работница, что пасла российский контингент, сказала:
– Здесь русским жить легче.
– Чем где? – усмехнулся Чумак правой половиной лица (левая в тот момент дергалась).
– Чем в Бонне, например. Или в Ганновере. Берлин – мегаполис, тут легче затеряться. Много соотечественников, опять же. А главное, он грязный, как… – она рассмеялась, – В общем, как ваши города!
Со временем Чумак убедился в ее правоте: мусора хватало, особенно в выходные, когда парки и скверы вдоль Шпрее заполнял гуляющий народ. Урны на аллеях быстро переполнялись, но мусор не убирали; и алкашей, что валялись в отрубе на траве, не забирали, так что близкий сердцу бардак, по идее, должен был примирить с реальностью. Увы, не примирял. Чумак даже язык демонстративно не учил, имея словарный запас на уровне «хенде хох» и «гитлер капут». Не заслужил этот язык изучения, навсегда остался речью врага…
Не вызывал отторжения разве что Zoo, куда Чумак и направляет стопы. Билет недешевый, но удовольствие того стоит, и вскоре он проходит через индийскую арку со слонами, чтобы оказаться среди братьев меньших (многие из которых – в разы больше человека). Это целый звериный город, да что там – страна животных, устроенная вопреки уставам ООН внутри германской столицы. Если бы не специальные таблички, тут запросто можно затеряться, во всяком случае, не найти, чего хочешь. Чего хочет Чумак? Есть одно желание (странное, если честно), и он шарит глазами по табличкам, на которых не только немецкий текст, но и силуэты представителей фауны. Слоны – замечательно, хищники – тоже любопытно, но ему требуется другое. Насколько он помнит, следует двигаться против часовой стрелки, так быстрее достигнешь места, где поселили самых больших обезьян. Он идет, почти не задерживаясь у просторных вольеров, в большинстве из которых гуляют животные. На удивление теплый денек, и есть надежда на то, что его любимцев тоже выгонят из «зимних квартир» на свежей воздух.
Добравшись до цели, он понимает: не ошибся. Огромных черных горилл поселили на острове, отделив от праздной публики заполненным рвом водой. Гигантские обезьяны не суетливы, как мартышки или павианы, они сидят, лежат либо лениво движутся к тому месту, куда упадет брошенная служителем пища. Этот деятель в униформе тоже не спешит, под стать подопечным: бросит свеклу – и ждет, пока обезьяна доберется до вкусного клубня и медленно его разжует. Теперь парочку стрелок лука-порея, чтобы другой гоминид подкормился; и все это под рукоплескания публики.
Чумак же выискивает глазами гориллу-одиночку, чья грудь вроде как тронута сединой (еще с прошлого раза отметил). Вот он, голубчик! Сидит на отшибе, на еду не смотрит, отрешенный взгляд направлен куда-то в сторону. Публика машет руками, что-то кричит, но «обезьян» – ноль эмоций. А главное, не жрёт ничего! То есть, вечерком (или ночью) наверняка подъедает остатки дневного рациона, но сейчас застыл в горделивой позе, прямо статуя!
Почему экс-майор чувствует родство с косматой животиной? Непонятно. Но родство есть; и он – одиночка, из последних сил старающийся себя сохранить. Только как?! Тоже ведь втихаря крысятничает; а гонор – для виду, чтоб самолюбию потрафить…
Взбодриться помогает пара пива в ближайшем к зоопарку кафе. Из-за соседних столиков на него с любопытством поглядывают; и в Zoo поглядывали, и на улице косились: не каждый день в центре Берлина увидишь форму ВДВ. Только Чумак не обращает на это внимания (прямо как седая горилла). Встает, одергивает куртку и направляется к Шарлоттенбургу. Дом в другой стороне, он же хромает в западном направлении, чтобы спустя час оказаться на тихой улице, где за густой зеленью виднеются ухоженные фасады.
Эта улица? Или следующая? Кажется, эта – вон, на углу магазин экологически чистых продуктов, где отоваривается Стелла. Вот итальянский ресторан, где Стелла любит ужинать; вот и ее дом с белым треугольным фасадом, выглядит ну прямо как дворец. Весь его Стелла не занимает, конечно, у нее в этом доме квартира, зато какая! Там лоджия едва ль не больше, чем вся халупа Чумака. А главное, два сортира! Вот на фига Стелле – два?! Она ж с мужем развелась, а сын отдельно живет, причем в Дюссельдорфе! Именно тогда, после отъезда сына, Чумак единственный раз оказался в этой шикарной квартирке – требовалось вывезти вещи, и его попросили помочь.
Он стоит перед кованой калиткой (фиг через нее пройдешь!) и чувствует, как в душе оживает тот самый червяк. «Конечно, – думает майор, – не социальное жилье, в котором мы прозябаем! Нажила себе хоромы за наш счет!» Червяк набухает, делается толще и, превратившись в маленького удава, начинает душить. Еще минута – и он подберет с земли что-нибудь тяжелое, запульнет в окно, и не факт, что попадет в нужное. Зато наверняка примчится полиция (такие дома всегда под сигнализацией), глазом не успеешь моргнуть, как окажешься там, где сидел на нарах Краб.
Обратный путь пешком не одолеть, надо сесть на U-Bahn. В вагоне сидячие места заняты, но спустя минуту уступают кресло. Знакомая реакция: иногда и два, и три места сразу освобождают, инстинктивно пугаясь звезд и эмблем десантуры. Он вылезает на своей станции метро и, сокращая путь к дому, движется через сквер. В центре сквера пруд, рядом толпятся родители с детьми. Он часто наблюдал это столпотворение, только не мог понять, ради чего? Внезапно от толпы отделяется девчонка в синей куртке и вязаной шапочке, маленькая совсем, и бегом в его сторону! Остановилась, и вдруг по-русски: