Евангелие от Ивана
Шрифт:
От этих мыслей Иван Петрович совсем возмутился, ему захотелось незамедлительно столкнуться с какой-нибудь властью. Например, с милицией, которая должна выдать ему новый паспорт, поскольку старый наверняка аннулировали. Кто же, если не власть виновата во всем, и в том, что его закопали, а он вылез? Теперь его никто за Ивана Петровича Где-то не признает, считают его родным братом, тогда как брата у него никогда не было. Не считая побратима Володьки Хванчкары, который в министрах ходил. Хорошо, что вспомнил побратима — вот кто может подтвердить его фамилию,
Только подумал о нем — тут же оказался рядом с побратимом. Не в министерском кабинете, а в камере-одиночке Матросской тишины. Грустный и постаревший Хванчкара сидел на табуретке, понурив голову, и в то же время вызывающе скрестил волосатые руки на груди. «Не вдохновил бы Родена, нет», — отметил Иван и вместо приветствия спросил:
— Ну и что ты тут расселся?
Хванчкара, словно очнувшись, вскинул голову. Увидев Ивана, которого он не так давно похоронил, застыл от неожиданности. Зрачки у него медленно округлялись, и поэт, убоявшись, что, чего доброго, Владимир Николаевич от шока может вообще отключиться, сказал ему, назвав мальчишеским именем:
— Вовчик, успокой очко! Пусть оно не играет и не портит воздух. Меня закопали живого, вот я по случаю грядущего возрождения России тоже как бы возродился. Вылез из могилки. Помнишь, как мы пели — «и никто не узнает, где могилка моя?» То, что ты сейчас лицезришь — мое астральное тело, душа в местной командировке, можно сказать, на отлете. Голограмма, если тебе так лучше нравится. Сам же я сейчас валяюсь у Варварька на кровати и как бы дистанционно управляю собственным астралом. Привыкай к новой технике, Владимир Николаевич!
Хванчкара, и веря, и не веря призраку, на всякий случай осенил себя крестом. Неумело, как и положено бывшим секретарям обкомов комсомола, потому что ловко креститься они до августовского путча еще не наблатыкались. Однако окстился правильно — пустил щепоть трехперстия справа налево, по православному. Хотя и нехристь — кто его, родившегося в тюрьме, а потом советского детдомовца мог крестить? Ведь дважды круглая сирота — ни родных родителей, ни крестных… Да и Родина оказалась мачехой, а он — вроде бы как ее предатель, изменник…
— Иван, ты снишься?
— В министрах совсем испортился, — заметил гость. — Раньше романтизмом прихварывал, теперь недоверие окрутило. Следующая стадия — цинизм, да?
Хванчкара для убедительности пощипал себя за руку, подергал для надежности за два уха, убеждаясь в реальности происходящего, и заулыбался, закачал головой:
— Удивил, Иван, ох и удивил… Я же собственной рукой первый ком земли на крышку твоего гроба…
— Правильно: все вы ждете и не дождетесь, чтобы ком на крышку друга первыми кинуть.
— Не передергивай, — властно остановил его Хванчкара. — Скажи лучше, как это тебе все удалось?
— Не знаю. Помню только, что в могиле очнулся и пошел на-гора. Сам не понимаю, как у меня это получается: только подумал о Хванчкаре — и тут же возле тебя. А тебя-то за что сюда?
— Вчера пришла ко мне комиссия во главе с демократом Около-Бричко и сходу вопрос: «Где ты
— Получается, что я тебя подставил тем, что воскрес? Алиби твое аннулировал?
— Не бери в голову. Да я знаю этого Около-Бричко — он работал в одном из наших институтов, в течение месяца мне пять «телег» прислал! Законченный идиот. Теперь решил отомстить мне, наверное, за то, что его вместе с другими бездельниками сократил.
— С вашего позволения, как сейчас в сериалах выражаются, он меня лет двадцать донимал своими сочинениями.
— Да?!
— Учти, он — вездеход. Способен любого в бараний рог свернуть. Не уповай на то, что он идиот. Как раз все дерьмо и прет сейчас наверх. Нормальных людей эта волна просто смывает. А их-то, нормальных, там было — раз-два и обчелся. И далеко не первого ряда. Так что придется большое уважение ему оказывать.
— Не дождется.
— Потом пожалеешь. Я ведь к тебе с делом явился. Никто меня, Вовчик, за Ивана Где-то не признает. Кстати, тот же Около-Бричко вначале признал, а потом сказал, что ошибся. Считают все меня родным братом Ивана Где-то. Квартиру, кстати, мою уже продали. Мне паспорт, как говорили раньше, надо выправить. Вот я и хотел, чтобы ты пошел со мной в милицию и подтвердил, что я и есть Иван Петрович Где-то. Но она сама тебя нашла и теперь никуда ты не пойдешь… Может, письменно подтвердишь мою личность?
— Мы с тобой всегда как шерочка с машерочкой: ты как бы меня подвел, и я — как бы тебя?
В этот момент дверь камеры с лязгом распахнулась, несколько надзирателей набросились на них, в момент скрутили Хванчкару, а с Иваном Где-то ничего сделать не могли. Они пытались его схватить, но у них почему-то не хваталось. Более того, озоруя, он поворачивал им на головах фуражки козырьком назад и вдобавок щедро награждал пендалями. Хванчкара, наблюдая за всей этой кутерьмой, хохотал до слез, а когда его поставили лицом к стенке и велели поднять руки, то он стал говорить надзирателям, что они пьют черт знает что или ширяются неизвестно чем, вот у них и пошли глюки.
— Какие глюки? — возмущался мордатый надзиратель, должно быть, начальник. — Вот же он стоит и лыбится! Еще и поджопники дает. Значит, ты нас загипнотизировал, да?
— Я же сказал: пить надо меньше всякой гадости! И к психиатру прямо отсюда строем.
— Владимир Николаевич, опять у тебя из-за меня будут неприятности. Я в следующий раз, — сказал Иван Где-то и растаял в воздухе.
— Ну, вот же, он только что разговаривал с тобой.
— Кто? — повернулся без спросу от стены Хванчкара и «попер» на вертухаев. — Кто? Где? Что сказал? Кому сказал? Покажите, кто?