Евангелие от обезьяны
Шрифт:
– Глупа?
– …молода, чтобы этим морочиться. И красива. У тебя и так все будет хорошо.
Я снова перевожу фонарь на выдвижные ящики, которые открываю один за одним. Я вижу в них носки Палого, трусы Палого, флягу Палого и даже, как ни странно, два или три галстука Палого, не иначе как носил их со спортштанами на сходках, экий щеголь, – но по-прежнему не вижу ножа Палого. От Лины теперь остался только огонек сигареты – тонкой и дамской, из квадратной пачки, похожей на парфюм и стоящей тоже почти как парфюм. После всего сегодняшнего роуд-муви я как никогда близок к тому, чтобы стрельнуть у нее такую же и нарушить двухгодичный мораторий; креплюсь из последних сил – больше из мазохизма,
Она выдыхает дым в мою сторону; дым пахнет молодостью, помадой и чем-то еще, запретно-греховным, от чего у меня сосет под ложечкой. Мне вдруг кажется: именно так в приснопамятных шестидесятых пахло от вельветовых мини-юбок студенток Беркли, которые еще не знали бикини-эпиляции и шугаринга, ездили на диковинных папиных дредноутах, верили в психоделику с новым мировым порядком и оттого были прекрасны; даже и не знаю, откуда такая ассоциация. Меж тем Лина продолжает вечер наивных вопросов и очевидных ответов, задав следующий наивный вопрос:
– Но откуда этивообще здесь взялись?
Хммм. Ну как тебе объяснить, детка.
Знаешь, как-то раз, еще в самом начале войны, мы входили в город – не помню, какой-то маленький город с типовым названием вроде Макарово или Захарово. Там по главной улице ходила женщина, совершенно безумная. Она несла на руках сразу троих детей. Дети были не очень тяжелыми, потому что у одного мальчика не хватало нижней половины туловища, у девочки не было рук и головы, а второй мальчик, которому перерезали горло, был не старше года и весить много не мог по определению. Так вот, эта женщина посмотрела мне в глаза – я никогда не забуду этого сумасшедшего взгляда – и спросила: «Эти черные – откуда они здесь взялись?» И так спрашивала у каждого из нас, кто шел мимо, – а нас было несколько сотен.
Потом я случайно узнал, что до войны она возглавляла местное общество борьбы с ксенофобией, проводила мониторинг расистских высказываний на городском портале и писала онистам доносы на белых подростков, рисовавших на стенах цифры «1488». Диаспора, контролирующая в этом городе оборот наркотиков, считалась самой крутой в области.
Понимаешь, не то чтобы эти самые дети, на которых писались доносы, могли тем айзерам что-то противопоставить. Наоборот, дети сурово били, а время от времени и убивали таких же русских детей, только не мастурбирующих на герра Шикельгрубера; а айзеры как банчили, так и продолжали банчить на делянке, даже не усмехаясь этим субкультурным разборкам в густопсовые аульные усы. Не в этом дело.
Дело – в мировоззрении людей, не принадлежащих ни к одной из упомянутых категорий. Легиона статистов, массовки. Безымянных голов, по которым считают численность толпы, создающей историю.
Таких, как ты. Ничего в принципе не делающих, зато ко всему как-нибудь относящихся. И от вашего массового отношения к проблемам общества очень многое, на самом деле, зависит.
Вместе вы сила, солнышко. Это правда. Ты даже не представляешь, какая.
Так что не надо лукавить, спрашивая, откуда здесь взялись эти. Они – чудовища, рожденные сном разума. Разума всех тех, кто гонит от себя неправильные мысли и падает с небоскреба, считая, что «пока все хорошо».
В том числе – и твоего, милая дура, разума. Впрочем, это чересчур для тебя глубоко; к тому же тебя и без того сегодня уже достаточно грузили. Поэтому я расскажу тебе лишь о том, что лежит на поверхности:
– Началось все еще до войны, когда коренных начали потихоньку вытеснять гастарбайтеры. Русские брали ипотечные квартиры ближе к центру, а гастеры съезжались в расселенные хрущевки Замкадья, ты еще маленькая была, не помнишь. Ну а когда война началась... В общем, сюда съехались все, кто не мог вернуться домой. Кто-то изначально под приговором ходил, кто-то дезертировал с фронта, кто-то переметнулся не на ту сторону. А у кого-то и вовсе не было дома. Русские тут, например, в основном с Кавказа – когда все началось, оттуда бежали без документов, в одних портках. А онисты разве ж в город пустят кого без документов. Ну или возьми таджиков: у нас еще до войны половина джамшутов были беглые. Их сейчас ни домой не пустят, ни даже в мусульманскую локалку – потому что преступления против своих же совершали по беспределу. Ну вот такие люди и оседали вокруг городов. Раньше-то у них здесь что-то вроде невольничьего рынка было. Они стояли на трассах, как проститутки. Практически на одних пятачках с ними: типа, вот здесь стометровка с проститутками, а здесь – с джамшутами… К ним подъезжали на машинах, брали их на дачу – грядки там за сто рублей вскопать, еще что. А после войны связываться с ними перестали, да к тому же это уже и не гастеры были, а какие-то совсем уж лютые отморозки. До того лютые, что даже гастарбайтеры из олдовых, которые хоть что-то умели делать, кроме как помахать ножом и продать дозу, – даже они с мертвецами жить не стали, нашли способы до родины добраться или затесаться к мусульманам в локалку… Черт, где же у этого ублюдка нож!
Я собираюсь уже продолжить поиски в других квартирах подъезда, тоже входящих в состав жилища Паоло, но сделать это мне не дают федералы. Они наконец-то обращают взоры на нашу хрущевку и врываются в подъезд как раз в тот момент, когда я высовываю нос на лестничную клетку. Секунду спустя этот самый нос уже вдавливают в пол – с такой силой, как будто решили использовать его в качестве пресса на свалке металлолома. Пока откормленный майор морщит молочно-розовое свиное лицо, пытаясь разобрать фамилию в моих правах, мои альтер эго делают ставки, что у меня хрустнет первым: шейные позвонки или носовой хрящ.
– Сова, – бормочет в рацию майор; треугольные глазки с белесыми ресницами натужно щурятся, пытаясь разобрать мелкие буквы в тусклом свете армейского фонаря на огромных, ностальгических и технически устаревших батарейках типа «Элемент». – Сова. Как слышно, Сова? Прием…
Из квартиры выводят Лину. Я вижу, как двое омоновцев ведут ее под локти перпендикулярно моему горизонту – как если смотреть на компьютере вертикальные фотки, не переворачивая их на 90o в программе просмотра изображений. И только после того как майор разбирает записи в Линином паспорте, он хлопает в ладоши, а меня отпускают и ставят на ноги.
– Так точно, Сова, Шай-хут-динова, – докладывает майор, читая по слогам сложную татарскую фамилию и от натуги еще сильнее розовея щеками. – А этот… Дёнко.
Человек с позывным «Сова» отвечает что-то неразличимое в какофонии шумовых эффектов. Интересно, какой позывной у самого майора. На месте его начальников я бы просто из любви к искусству дал ему позывной «Свинья». Назвать по-другому человека с таким лицом не повернется язык. «Сова, Сова, я Свинья. Как меня слышно? Прием!»
– Прописка наша, Сова, – отвечает на какофонию майор. – Что, Сова? Сейчас проверим, Сова.
Пушку у меня, конечно же, забирают. Свиноликий продолжает диалог с помехами, объясняя, что во всем доме мы одни и параллельно с этим жестами приказывая прочесать его еще раз. К подъезду подгоняют «Урал» и нас увозят; запрыгивая в кузов, краем глаза успеваю заметить, что у дома безногой образины собралась чуть ли не вся Советская Армия. Серьезно, такой плотности людей цвета хаки на квадратный метр территории я не видел даже на войне. Увы, ребята. Вас пять обвели вокруг пальца – только на сей раз, похоже, вместе со мной.