Евангелие от обезьяны
Шрифт:
Погодите, я сейчас объясню, к чему все это чесоточное отступление. Не разбегайтесь.
У нас была странная бригада. Хотя нет, это теперь так кажется. А тогда – вполне нормальная бригада была. Хохлы, татары, азеры, один дагестанец из мединститута, русские, осетины, корейцы. И мы все чесались там. Поголовно. Потому что стекловате было до фонаря, обрезан у тебя член или не обрезан. По хрену, танцуют все!
Однажды, уже после войны, мне воткнуло узнать, как там эти парни. Глупая идея, но на этой идее поднимают деньги умники, придумавшие все эти сайты, знаете, с одноклассниками, однокурсниками, сослуживцами и сокамерниками. Рано или поздно людям хочется узнать,
Но я вовремя остановился. Знаете почему?
Я подумал: ну вот приду я туда, и что? Что мне расскажут такого, чего я не знаю? Или что я узнаю нового из того, что мне хочется узнать? Да ни хрена. Нет, ну правда, что?
Что семья дагестанца Мусы была в плановом порядке вырезана во время зачистки? Что сам дагестанец Муса, медик, давший клятву Гиппократа, ставил растяжки на дороге, по которой шли санитарные обозы? Что хохлы были расстреляны за мародерство, когда пытались найти в брошенных домах еду, потому что подыхали с голоду? Что азербайджанец с русским именем Дима бросился под русский танк, обвязавшись противотанковыми гранатами? За то, что русский парень Лешка Зубарев расстрелял из танка мирно спящую деревню, получив непроверенные разведданные о нахождении боевиков? Или что корейцев Кима и Пака вместе с их семьями сожгли в избушке, где они молились своему Богу, прося его о спасении? Или о том, как осетин Алан сошел с ума, расстреливая пленных солдат в каком-нибудь Зеленограде?
Видите? Видите, что с нами всеми случилось? Со мной…
Я перестал надеяться, перестал верить в лучшее.
Я допускаю мысль, что все те ребята, которые чесались вместе со мной от долбанной стекловаты, выжили, остались прежними, не мутировали в этом ебаном чане с глобальным мутагеном ненависти. Допускаю.
Но я в это не верю. Это тоже стекловата, глобальная, мать ее, вселенская стекловата, от которой не спрятаться, потому что она везде, в голове, в душе, на руках. Особенно на руках, и от нее не отмыться. Человеческое дерьмо, собранное в строительные брикеты и отгруженное на сортировочной станции где-то там, выше, чем мы можем разглядеть.
И во всем этом виноват Азимут. Только он. Считайте меня упертым маньяком, но я так думал, думаю и буду думать. Он обманул всех, даже тех, кто в него не верил. И не важно, кем он оказался на самом деле. Вы помните, что он кричал? «Эй, засранцы, любите друг друга, в вас так много хорошего, делитесь друг с другом, будьте счастливы, будьте добры, будьте, мать его, детьми». А из огромных колонок летели тонны стекловаты, но мы не замечали этого. Даже те, кто стоял в стороне и не верил – не замечали.
Но она летела, дорогие мои. Эта долбанная стекловата летела и забиралась во все щели. Только мир был под кайфом и не одуплил этого сразу.
Пока каждый его уголок не начал чесаться и расчесывать себе кожу до мяса, обливаться долбанной кровью, блевать, глядя на судороги убитых, затыкать уши, чтобы не слышать, как кричат корейские женщины в горящем доме. Но было уже поздно! Эта стекловата, она была уже везде. И оказалось, что добра в нас очень мало, мы потратили его там, на стадионах, слушая священную музыку Азимута, и когда он ушел, осталось только расчесанное в кровь мясо. И вот тогда да, тогда мы начали щедро делиться, потому что оказалось, что трудно смотреть на самих себя, стоящих по колено в мясе, а очиститься не получается! Не умеем! Нас учили раздавать добро, оставаясь добрыми, а все, на что мы оказались способны – разбрасывать вокруг себя дерьмо, оставаясь в дерьме. Океаны дерьма!
Вот, кто мы такие, братья и сестры. Все просто. Мы злые.
Мы ненавидим. Мы скалимся. Мы убиваем.
Это мы…
И зачем, скажите мне, столько долбанных сотен лет наша лимбическая область на наших долбанных мозгах обрастала всей этой штукатуркой сознания? Только для того, чтобы осознать, какое мы дерьмо? Что ни хрена в нас не изменилось, и мы грязные обезьяны? Обезьяны, обросшие проводами, воткнувшие себе в тело разъемы, научившиеся мерить расстояния терабайтами, не прекращая перезаряжать автоматы? Вот дерьмо!
Знаете, эта жара убивает меня…
Все время хочется открыть окно, но фишка в том, что оно уже давно открыто. Просто на улице тот же ад, и разницы не чувствуется.
Все время отвлекаюсь, мысли уносит, как будто кто-то то и дело нажимает на слив, а моя голова, как тупой послушный унитаз, сливает и сливает, сливает и сливает… Без конца.
А мне еще много надо успеть рассказать, я ведь только подбираюсь к самому главному. Я должен успеть, иначе люди так и не поймут, кому они целовали ноги. Не поймут, что на самом деле эти ноги обросли обезьяньей шерстью, которая худо-бедно спрятала копыта. Я просто…
Я не понимаю. Я вас всех не понимаю! Я отказываюсь вас понимать…
Ведь вы – те же люди, которые бегали в бомбоубежища под вой сирен несколько лет назад. Ведь у каждого в семье кого-нибудь убили, каждый видел кровь, у половины, если не больше, эта кровь на руках. Но вы снова делали это! Вы снова целовали ноги омерзительной обезьяне! Как это можно понять? Как это возможно?
И поэтому я должен успеть рассказать. До того, как упаду, выжатый окончательно. До того, как мои мозги спекутся в голове. Потому что я не могу и в этот раз промолчать.
Потому что я хочу быть как все. И не бояться задавать этот наивный вопрос: «Как вы там, ребята?» Не бояться услышать ответ. Я так устал от тишины, от вакуума. Я так вымотался за эти годы. Вы даже не представляете.
Когда вы стояли на беговых дорожках стадионов, закинув головы к небу, и пятка бога топтала ваши созвездия, когда вы все…
Признаться, я никогда не вышибал дверь с ноги, как показывают в американских фильмах. Даже на войне не приходилось. Притом что нас этому учили на каждом занятии по рукопашному бою. Не то чтобы они проводились часто, эти занятия: нет, они прошли всего несколько раз, в самом начале; потом уже было не до того. Но я все равно на всю жизнь запомнил, что на них говорили. Если вкратце, то дверь надо вышибать ударом с доворотом бедра, контакт максимально близко к замку, который собираешься взломать… Вот именно так я и сделал.
Моя первая взломанная дверь открылась легко, как по маслу. Вырванный с мясом замок остался болтаться на косяке вместе с дорогой круглой ручкой, как упрямый поплавок на воде, когда удочку вместе с рыбаком уже давно съели морские хищники. А Лина даже не проснулась.
Я тряс ее неистово, как несуразный советский коноперсонаж Джельсомино, европеоидный мальчик с прической афро, тряс голосом грушевые деревья. Честное слово, сучка как будто материализовалась из моих юношеских парижских воспоминаний: только тогда окружающие меня люди могли дойти до состояния, когда не проснешься даже от труб Страшного суда. Уверен: попытайся я сейчас ей вставить – и тогда она не повела бы и бровью… Этой изогнутой, так хорошо и правильно выщипанной бровью. Мммм-мм. Даже трамадол, обычно сводящий на нет человеческое моджо, словно бы ослабил свою наркотическую хватку – верите вы или нет. Вот ведь незадача…