Евангелие от обезьяны
Шрифт:
Продрав наконец глаза, она сразу все поняла.
– Прости, Алекс.
– Я никогда не бил женщин...
– Но я…
– Плевать.
– … послушай…
– Убью, на хрен. – Последнюю фразу я тявкаю инфернальным голосом пса-сыщика Скуби-Ду, героя мультиков, которые смотрит мой ребенок, и комиксов, которые он обязательно будет смотреть, когда научится читать… то есть еслинаучится читать.
Не думаю, впрочем, что мой голос сейчас может содержать какую-либо угрозу. Равно как и вид: разбитая слива лица, окровавленный бинт плюс ушедший в точку зрак. Смешно.
Но Лина – не боец неприятельской армии. Лина – губастая, как молодая Джоли, прошмандовка, которую взяли и использовали. И которая, как и любая губастая прошмандовка, найдет свой резон и в самом использовании, и в разглашении его подробностей.
– Это Эрик, – говорит она, мигая так же невинно, как несовершеннолетняя арабская модель Руби мигала наращенными ресницами в ответ на вопросы о стоимости ее секса с Сильвио Берлускони. – Это все Эрик.
Вот умница, девушка с третьим размером. А я-то, я-то сам не догадался.
– Спасибо за откровение, солнышко. Теперь скажи, как осуществлялась связь. Не половая, а с онистами.
– Он дал мне крестик. Нательный крестик. Я не знаю, что в нем. И не знаю, почему они налетели. Я не подавала никаких сигналов.
Теперь я замечаю, что с шеи этого дьявольского отродья и вправду тянется шнурок, похожий на церковный. Тянется и тонет, конечно же, в том, что… Мммм, он, как живая память о Марии Магдалине, тонет в самой волнующей глубине между двумя полусферами совершенства, стянутыми Agent Provocateur… хотя во время Магдалины еще не было Agent Provocateur.
Зато теперь понятно, зачем ей нужна была фланелевая рубашка. Чтоб я лишний раз не пялился на ее сиськи. Хотя на самом деле никакого крестика я бы между ними попросту не заметил – в таком-то окружении.
Я срываю с нее шнурок, ору в крест «Онисты – пидоры» и выбрасываю в утренний туман через окно спальни. Когда она начинает смеяться, я даже не сразу понимаю, над чем.
– Ты насмотрелся фильмов, – говорит она, глядя на меня так, что я теряю одновременно и голову, и кураж радикального допроса. Так на меня не смотрели уже много лет. С тех самых пор, когда окружающие меня девушки были в возрасте, не предусматривающем меркантилизма и профессионально-деловой оценки потенциального партнера. А Вера… а Вера вообще никогда на меня так не смотрела.
– Черт, – только и могу сказать. – Вот ведь черт.
И тоже смеюсь. Я действительно только что орал в обычный трекер – точку на спутниковой карте, – как будто это жучок из шпионских фильмов.
Долбанный трамадол. Долбанный день, который растянулся уже на сутки и не думает заканчиваться. И, конечно же, долбанный Азимович. Дружище… это ты, это ведь именно ты послал мне такую девушку.
– Я просто очень хотела попасть в «Гедонист», – объясняет такая девушка. – Я была у него на кастинге полгода назад. Там я обмолвилась, что мой брат был знаком с Азимутом… ну, ты знаешь, пока женщина одевается после прешутинга, а фотограф делает вид, что смотрит получившиеся фотки, им надо о чем-то говорить…
Я не знаю, что говорит женщина, когда одевается после прешутинга. Никогда не обращал на это внимания. В последний раз, когда я воспользовался пороковским кастингом, женщина – а именно, сама Лина – одевалась молча; впрочем, я на том кастинге ее отнюдь не фотографировал, так что она, возможно, не врет. И она продолжает:
– Это всегда так на прешутингах. Вот я ему об этом и сказала, о моем брате и его знакомстве с Азимовичем. Типа, я не просто дурочка с переулочка, я ведь знала Мессию… Ну и все, я оделась: пока-пока. Он обещал мне перезвонить, но не перезвонил… до вчерашнего утра. А вчера набрал. Я тогда, после кастинга, предлагала ему… ну, ты понимаешь. Но он в тот раз не отреагировал.
Ах ведь бедняга! не отреагировал. Видимо, подонка в тот момент крепко взяла за яйца жена – дородная баба раз в пять сильнее своего благоверного, коня на скаку остановит, не то что такую вошь, как Пороков. Наверняка спутница жизни тогда жестко прессовала Эраста касательно зачатия Илюши-2 или отработки моральных долгов по методу Луки Мудищева. Только сексуальное истощение под прессом этой амазонки-берсерка могло отвратить похотливую мразь от совокупления с такой девушкой, как Лина.
– А тут он звонит и говорит, что есть возможность попасть в журнал… Я не знала, о чем пойдет речь, а то отказалась бы. Он сказал, надо охмурить одного контуженного на войне психа… я не считаю тебя контуженым психом, я тебя тогда не знала. Просто говорю, как он говорил. Без обид. Если бы я знала, что этим психом будешь ты…
– Ближе к делу, – пытаюсь рявкнуть и, само собой, выгляжу при этом как настоящий контуженый псих. Самое интересное, что контузии у меня на самом деле не было. Хотя Порокову видней, конечно же.
– Он сказал, что надо взять этот крестик…
– Это, – перебиваю, – все понятно. Расскажи мне про фотки. Их тебе дал Эраст?
– Нет, что ты! Он просто сказал: расскажи психу, что ты и кто ты, и если он начнет спрашивать что-нибудь про Азимута или про брата, постарайся ему помочь. Так и сказал: сделай все, что в твоих силах, чтобы ему помочь. И еще сказал, что ты обязательно начнешь спрашивать про Азимута. А брат… Я так и не поняла, почему Эрик так хотел, чтобы ты с ним встретился. Видимо, считал, что он что-то знает про Азимута. Я ему говорю: Рефкат болен, он не разговаривает. А он отвечает – не твоего ума дело, твоя задача – сделать все, чтобы контуженный встретился с одним, с другим или с двумя сразу, любым способом. Типа, я должна сделать для этого все, о чем ты попросишь. А ты попросил узнать насчет той фразы… Ну а когда я нашла эти фотки… я даже не помню, почему он их к себе не забрал, они были в ящике на антресолях, который еще до войны туда поставили, когда мы все вместе жили… Я вспомнила, он их когда-то давно показывал и говорил: вот, мол, исторический момент, через минуту мессия произнесет сакральную фразу… Ну так вот, когда я нашла эти фотки, я начала звонить по телефону на визитке, а там – «набранный вами номер не существует». Ну, а раз звонить мне было больше некуда, я позвонила Эрику. Просто чтобы спросить, есть ли у тебя еще телефон... без обид. Он спросил, зачем. Я рассказала про фотки. А он напрягся сразу весь, приехал ко мне с этим крестиком. Сказал: одень и напросись с контуженным – будет тебе за это обложка. Вот так, да, сразу обложка – хотя я и мечтать не мечтала, думала, только на внутренний пиктор попробуюсь… Он был дико возбужден, все время кричал, что это очень важно. Фотки переснял на смартфон.
– А потом? Что потом? Когда мы оказались в Стране мертвецов?
– А потом… я не знаю. На мне просто был этот крест, вот и все. Я просто очень хотела в «Гедонист». Хотела… еще вчера.
По закону жанра именно в этот момент Лине полагается красиво заплакать. Но она не плачет. Наоборот, она вдруг вскакивает растрепанная на постели, как фурия, и едва не сталкивает меня с кровати:
– А вы все какие-то психи, – произносит она тихим голосом, диаметрально противоположным крику, который подразумевался экспрессивностью движения. – Вы, реально, достали. Вы не даете даже поспать. И дверь ты мне сломал, придурок.
Последняя фраза произнесена с интонацией, предшествующей сексу: «подумать только, какой ты придурок… милый придурок… возьми меня, милый придурок». Я от греха подальше слезаю с кровати, отхожу к окну, такому же серому, как и все, что за ним.
Весела ты, шапка Мономаха! А ведь я мог бы и не брать ее с собой… Но, черт возьми, я уже говорил: я бы ей не отказал, даже если бы она попросила подбросить ее в «Крокус-сити» на шопинг. Слаб человек. Чего уж там.
Но знаете, что самое удивительное? То, что я ей снова верю. Понимаю – из меня довольно хреновый полиграф, особенно судя по последним суткам. И все же: я ей снова верю. Уж и не знаю, почему. Химия.