Евангельская история. Книга III
Шрифт:
Между тем Божественный страдалец, с которого узы на время допроса были сняты, введен в синедрион и опять встал перед беззаконным соборищем, чтобы выслушать приговор. теперь уже не один первосвященник, а многие голоса, в которых звучала затаенная злоба, спрашивали Его: аще Ты еси Христос, рцы нам. сердцеведцу видимы были тайные мысли неправедных судей, а посему он ответствовал: аще вам реку, не имете веры, аще же вопрошу вы, не отвещаете Ми, ни отпустите, и засим торжественно объявил им, что настает время прославления Его, когда он не будет уже предстоять пред судилищем их, но восприимет и по человечеству Божественную славу свою: отселе будет Сын Человеческий седяй одесную силы Божия. тогда вскричали все: Ты ли убо еси Сын Божий? – Вы справедливо глаголете, яко Аз есмь, – отвечал Господь, в последний раз вразумляя неверующих. Этого было достаточно для ослепленной злобы: судьи не желали входить в дальнейшее расследование дела и, увлеченные примером и внушениями каиафы, высказали свое мнение его же словами, произнесенными в ночном заседании: что еще требуем свидетельства? сами бо слышахом от уст Его. смертный приговор был окончательно постановлен.
Но члены синедриона, осудив Иисуса, хорошо знали, что им не достоит убити никогоже (Ин. 18, 31). с того времени, как иудеи подпали римскому владычеству, верховное судилище их лишено было права приводить в исполнение смертные приговоры без утверждения римской власти. Представителями этой власти с 6 г. по р. X. были прокураторы, которые, имея постоянное местопребывание в приморском городе кесарии, на праздник пасхи, по случаю большого стечения в Иерусалиме богомольцев, для поддержания порядка приезжали в святой город в сопровождении
Погибель Иуды
Мф. 27, 3–10; Деян. 1, 16–20
Весть об осуждении Иисуса Христа синедрионом и предании Его римскому правителю быстро разнеслась по городу и достигла иуды, который с ужасом увидел, что «на деле вышло не так как он предполагал» (блж. Феофилакт). ослепленный страстью сребролюбия, в которой коренится всякое зло (1 тим. 6, 10), он рассчитывал воспользоваться мздою предательства в уверенности, что дело не дойдет до последней крайности: или, мог думать предатель, стража не посмеет наложить руки на господа, как это раз уже случилось (Ин. 7, 44–46); или враги, захватив Его, не сделают Ему никакого зла из-за боязни народа, собравшегося во множестве в город на праздник пасхи; или же, наконец, сам Господь, по прежним примерам (Лк. 4, 30; ин. 6, 15; 8, 59; 10, 39; 12, 36), найдет средство избавить себя от опасности. но совершилось то, что должно было совершиться: подобаше пострадати Христу и внити в славу Свою (Лк. 24, 26), а сыну погибели (Ин. 17, 12) идти в место свое (Деян. 1, 25). смертный приговор спасителю на мгновение, как бы молнией, осветил мрачную душу предателя. После долгого усыпления совесть пробудилась в нем и заговорила грозным голосом, пред которым смолкли все своекорыстные расчеты и ожидания, все житейские попечения и привязанности, – даже самая господствующая страсть, которой принесена тяжкая жертва. в душе иуды, сделавшейся со вчерашнего вечера (Ин. 13, 27) виталищем исконного человекоубийцы (8, 44) сатаны, теперь настал ад, преддверие того ада, который уготован диаволу и слугам его (Мф. 25, 41). воспоминания, одно другого мучительнее, представления, одно другого мрачнее, терзали душу предателя. лицемерие, с каким он носил звание апостола, сребролюбие, которому он служил так усердно, упорство во зле, несмотря на кроткие внушения господа, ужасная неблагодарность, оказанная незлобивому Учителю, все дурные мысли и желания, весь богоубийственный замысел от начала до конца, – все это в быстрой последовательности проносилось пред мрачным взором иуды. Преследуемый жгучими обличениями совести, предатель не знал, на что решиться, и первым движением его было – идти за словом совета к тем людям, которые поощрили его и дали ему мзду предательства. Пред ними Иуда решился быть искренним, явно признал свой тяжкий грех и назвал себя предателем невинного. явившись в то отделение храма, где, обыкновенно происходило собрание первосвященников и старейшин для рассуждения о текущих делах, он сказал присутствовавшим в заседании: согреших, предав кровь неповинную, и с этими словами бросил им те тридцать сребренников, которыми теперь уже не хотел воспользоваться. не думал ли он таким решительным поступком хотя немного облегчить тяжкое бремя свое и вместе с поверженными сребренниками возложить долю его на главных винов ников преступного дела, или, быть может, такое искреннее сознание было последней потухающей искрой пред непроглядной тьмой, – приготовлением к задуманному расчету с жизнью. не облегчив положения иуды, признание невинности осужденного пред иудейскими начальниками, по замечанию святителя Иоанна Златоуста, умножило вину их и предателя, – предателя потому, что «он не раскаялся, или раскаялся, но уже поздно и медленно, и сам над собою произнес осуждение, исповедав, что предал Его», – начальников иудейских потому, что «они, тогда как могли раскаяться и переменить свои мысли, не раскаялись». с бессердечной холодностью людей, уверенных в безусловной правоте своих действий, они встретили признание иуды насмешкою: что есть нам? – ты узриши. нет и намека на возможность ошибки, нет ни малейшего желания соблюсти справедливость по существу дела, а не по внешней только стороне. «Мы рассмотрели и решили дело, – как бы так говорили неправедные судьи, – не иначе, как на основании закона, и перевершать его не имеем ни досуга, ни охоты, если же ты признаешь себя виновным, то это нас ни мало не касается, и ты сам должен отвечать за себя!» отвергнутый всеми, даже главными виновниками и соучастниками погибельного дела, предатель почувствовал новые, жесточайшие терзания совести; мрак, наполнявший душу его, сгущался более и более, и среди этого мрака не светил уже ни малейший луч надежды и отрады. По выражению блаженного Феофилакта, «поздно одумывается Иуда, и хотя раскаивается, но не на добро». вместо того, чтобы «плакать и умолять Преданного», он весь отдался мертвящему чувству отчаяния, и, потеряв веру в Бога и милосердие Его, прежде смерти телесной, умер духовно. Диавол, ближайший советник и руководитель иуды, «отвлек его от покаяния, дабы оно, наконец, осталось бесполезным; он же и умертвил смертью позорной и открытой, убедив его погубить себя самого» (свт. Иоанн Златоуст). Предатель пошел в уединенное место и там удавился, и, как дополняет повествование святого евангелиста апостол Петр, ниц быв, проседеся посреде, и излияся вся утроба его (Деян. 1, 18).
Поверженные иудой деньги привели первосвященников в немалое затруднение. Эти тридцать сребренников, которыми они купили измену ученика Учителю, при более внимательном рассмотрении представились им нечистою мздою, а такую мзду законом было воспрещено вносить в дом господень (Втор. 23, 18). лицемерные ревнители святости храма говорили друг другу: недостойно есть вложити их в корвану, понеже цена крове есть, – и как бы для того, чтобы, по замечанию святителя Иоанна Златоуста, «никто не остался неповинным в сем беззаконии, чтобы все были виновны», сделали совет: решено было употребить цену предательства на приобретение от одного горшечника в ближайшей окрестности города пустого места для погребения странников, – тех богомольцев из иудеев и прозелитов, которых смерть застигала вдали от родины при исполнении священных обетов в Иерусалиме. строгие блюстители чистоты народных обычаев и веры считали неудобным и по смерти смешивать прах людей сомнительных убеждений с прахом правоверных иудеев. Это новое кладбище скоро прослыло у народа землей крови – акелдама (Деян. 1, 19).
Таким образом в судьбе предателя исполнилось, по толкованию святого апостола Петра (Деян. 1, 20), древнее пророчество книги псалмов: да будет двор его пуст и да не будет живущаго в нем (Пс. 68, 26) и епископство его да приимет ин (108, 8). тридцать сребренников отданы за землю горшечника также, по замечанию святого евангелиста Матфея (27, 9, 10), во исполнение реченного в книге пророков: и прияша тридесять сребреник, цену цененнаго, егоже цениша от сынов Израилев, и даша я на село скудельниче, якоже сказа мне Господь (Зах. 11, 12, 13; ср. иер. 18, 2; сл. 32, 6 сл.).
Суд Пилата
Мф. 27, 2, 11–14; Мк. 15, 1–5; Лк. 23, 1–6; Ин. 18, 28–38
Римский правитель иудеи, к которому синедрион решился перенести дело осужденного на окончательное рассмотрение и утверждение был Понтий Пилат. такие правители появились в Палестине со времени подчинения ее римской власти и, принадлежа большей частью к достоинству всадников, назывались наместниками или игемонами и прокураторами и пользовались правами претора, в зависимости от сирийского проконсула. Для удобства сношений с римом они, обыкновенно, жили в кесарии, приморском городе, украшенном роскошными зданиями, колоннадами и портиками чисто в римском вкусе, и лишь на короткий срок оставляли свое местопребывание и приходили в Иерусалим в исключительных случаях народных мятежей или большого стечения богомольцев к храму в годовые праздники. в святом городе римские
В 26 г. по р. X. Пилат сделался шестым прокуратором иудеи, самарии и идумеи. Десятилетнее правление его совпало с временем проповеди святого Иоанна Предтечи (Лк. 3, 1–3), общественного служения, смерти и воскресения господа (Мф. 27, 2; Мк. 15, 1; Лк. 13, 1; 23, 1; ин. 18, 29–19, 38; Деян. 3, 13; 4, 27; 13, 28; 1 тим. 6, 13). отсутствие твердой воли и бесхарактерность, льстивая угодливость перед сильнейшими, прихотливая жестокость и легкомыслие, – все эти нравственные качества, отличавшие Пилата, делали его послушным орудием искусившихся в кознях врагов Христовых для достижения предположенной ими цели – погубить ненавистного Пророка Галилейского чужими руками, – руками и властью языческого правителя. составив окончательный приговор, синедрион решился привести его в исполнение как можно скорее, не откладывая до конца наступающего праздника, чтобы такой поспешностью не дать времени правителю к более внимательному рассмотрению дела, а со стороны народа предотвратить возможные попытки к освобождению Узника (Мф. 26, 5). но все эти ухищрения злой человеческой воли, неведомо для врагов Христовых, вели к совершению Предвечного совета триипостасного Божества, по которому в день заклания прообразовательных агнцев истинная Пасха наша за ны пожрен бысть Христос (1 кор. 5, 7). с целью придать больше веса своему решению видимым единодушием, первосвященники со старейшинами и книжниками и все множество членов синедриона повели связанного Иисуса в преторию, чтобы предать Его Пилату.
(По преданию, вели Иисуса Христа в преторию, как будто окончательно приговоренного к смерти преступника, со связанными руками и с веревкой на шее. По толкованию святителя василия великого, в воспоминание сего употребляется в богослужении епитрахиль и орарь).
Здесь, перед представителем иноземной власти, они оказались такими же лицемерами, какими всегда были. Приготовляясь к богоубийственному делу, они, тем не менее, не желали войти в преторию, чтобы не оскверниться через прикосновение к нечистому предмету или лицу: такое осквернение, по их мнению, могло бы потребовать очищения в срок более или менее продолжительный и послужить препятствием к законному вкушению пасхи вечером того же дня (2 Пар. 30, 16–20). Появление у дверей претории синедриона с Божественным Узником, без сомнения, не было неожиданностью для правителя, знавшего о завистливой ненависти ко Христу иудейских законников (Мф. 27, 18). Пилат вышел к толпе и спросил врагов Христовых: кую вину приносите на Человека Сего? римская власть при разбирательстве важных дел обыкновенно действовала с особой осмотрительностью, внимательно выслушивала жалобы обвинителей и защиту обвиняемых (Деян. 25, 16). но ослепленные страстью обвинители господа Иисуса, рассчитывая, что правитель ввиду исключительных обстоятельств примет жалобу их без особого расследования, и, обманувшись в своих ожиданиях, возразили ему с досадой: аще не бы был Сей злодей, не быхом предали Его тебе. такое неопределенное обвинение, без ясного указания вины, без судебной оценки доказательств преступления, противоречило требованиям и обычаям римского судопроизводства, а самоуверенность членов синедриона в непогрешимости своего решения вызывала в представителе римской власти одно лишь презрение к беспорядочному и очевидно пристрастному суду их. Пилат, оскорбленный заносчивой речью обвинителей, в своем ответе повидимому согласился с ними и даже предлагал им обойтись без участия его и решить дело Мнимого Преступника на основании их собственных законов: поимите Его вы и по закону вашему судите Его. Правитель знал, что синедрион не мог выйти из пределов предоставленной ему власти и приговорить обвиняемого к смерти, а, настаивая на смертном приговоре, должен был смириться, признать свою зависимость от воли миродержавного рима и заговорить с лицом, облеченным доверием кесаря, совсем другим языком, – языком почтительной покорности. в первом случае обвиняемый освобождался бы от казни, которой, по мнению прокуратора, и не заслуживал, а во втором – приговор, постановленный о нем синедрионом, подлежал бы новому обстоятельному пересмотру на суде, не имеющем ничего общего с пристрастным судом иудейским. в ответ на предложение Пилата враги Христовы сознались, что судебная власть их в решении важных дел весьма ограничена и что без согласия и утверждения римского правителя они не могут привести в исполнение постановленный ими смертный приговор: нам не достоит убити никогоже. они так говорили на основании установившегося порядка судопроизводства в подвластной римлянам стране, хотя впоследствии бывали редкие, исключительные случаи, когда они позволяли себе нарушать этот порядок и обходились без участия прокураторов, например, при побиении камнями святого первомученика стефана (Деян. 7, 58, 59) и при посечении мечом святого апостола Иакова (12, 2). Уклониться от принятого порядка суда в деле господа враги Его и не могли, и не желали; не могли по причине присутствия в Иерусалиме самого прокуратора, который не потерпел бы нарушения своих прав; не желали, потому что римская казнь – распятие, позорная и мучительная, более соответствовала той жестокой ненависти, какую они питали к Галилейскому Пророку. враги Христовы не ведали, что, удовлетворяя чувству мщения и злобы, они исполняют предопределение Предвечного совета Божества и предсказание самого спасителя, который неоднократно указывал на вознесение на крест и распятие как на предназначенный Ему род смерти (Ин. 3, 14, 12, 32; Мф. 20, 19). Пред лицом язычника, представителя римской власти, члены синедриона не считали удобным и целесообразным указывать на мнимое богохульство, послужившее для них самих поводом к смертному приговору, а выставили тройственное обвинение в нарушении общественного спокойствия, мятеже против власти кесаря и присвоении себе царского достоинства. как бы печалуясь о благе народном, они говорили Пилату: сего обретохом развращающа язык наш и возбраняюща кесареви дань даяти, глаголюще себе Христа Царя быти. Это обвинение, несмотря на свою важность, было голословно и заведомо ложно. Христос спаситель ходил по градам и весям с проповедью, благодетельствуя и исцеляя вся (Деян. 10, 38), и при этом устранялся от всяких видов человеческой славы, так что, когда, по чудесном насыщении пяти тысяч пятью хлебами, люди хотели сделать Его царем, он удалился на гору один (Ин. 6, 15). в ясных словах, торжественно сказанных в ответ на хитрый, искусительный вопрос, он повелевал воздавать кесарева кесареви (Мф. 22, 21) и всегда указывал в себе не царя земного, а Христа, сына Божия, которому предстоит испить горькую чашу страданий и смерти (16, 20, 21; 20, 22). Христовы враги сами чувствовали внутреннюю несостоятельность обвинения, при всей его тяжести, и хотели подействовать на правителя числом и важностью обвинителей: обретохом – мы, члены высшего судилища, законом уполномоченные блюстители общественного порядка и народного спокойствия.
Покорив весь мир, римляне ревниво охраняли державные права свои, и представители власти среди побежденных народов обязаны были строго следить за спокойным течением дел и вооруженной рукой подавлять возникающий беспорядок. расчет врагов Христовых оправдался, – и Пилат обратил внимание на тройственное обвинение, взведенное на стоявшего перед ним Узника. главная вина его, по мнению правителя, состояла в посягательстве на царственную власть, но эта вина, ввиду отсутствия доказательств и согласно обычаям римского судопроизводства, требовала тщательной поверки, и тем более, что внешний вид и беззащитное положение Узника, оставленного всеми, даже ближайшими учениками, свидетельствовали против обвинителей. При видимом несоответствии обвинения тому положению, в каком находился Узник, признавая необходимым выслушать объяснение Его, Пилат вошел в преторию и призвал туда Иисуса. Правитель надеялся, что при отсутствии обвинителей, не решавшихся войти в преторию по страху осквернения, обвиняемый с большей откровенностью изложит обстоятельства дела, по свойству своему не подлежавшего огласке.
Когда Господь стал пред Пилатом в судилище, игемон спросил Его: Ты ли еси Царь иудейский? вся сила обвинения сосредоточивалась в признании господом за собою царского достоинства, но это признание, казалось Пилату, заключало в себе какой-то особенный смысл, который надлежало выяснить на суде. Присвоение царского имени в обыкновенном смысле, без сомнения, было бы важным преступлением, за которое закон наказывал смертью, а наименование себя царем в каком-либо другом смысле в глазах язычника не составило бы вины. Господь Иисус Христос был Царем духовного, нравственного царства: таким он сам признавал себя; таким признавали Его и веровавшие проповеди Евангелия о благодатном и небесном Царстве. Посему, прежде ответа на вопрос Пилата, Божественный Узник сам предложил ему вопрос с той целью, чтобы узнать, в каком смысле правитель понимает слово царь: спрашивает ли сам от себя, как будто об открытом заговоре против кесаря, или говорит со слов других, передававших ему о деле Пророка Галилейского: о себе ли ты сие глаголеши, или инии тебе рекоша о Мне? «ты ли, правитель иудеи, имеющий все средства знать мятежные замыслы, обвиняешь Меня в присвоении земной власти, или только повторяешь обвинение, подсказанное тебе злыми завистниками? они оказали, что я – злодей, похититель царской власти; твое дело исследовать и рассмотреть, какой я царь».