Евпатий
Шрифт:
Потом он возвратил его на место, застегнул пуговку и повёл плечами. Где уж, мол, там православный! Так... Куда уж ему. И протянул ладонью вверх небольшую широконькую руку, которая едва заметно дрожала.
Я, тотчас сообразив, вложил в неё бирюзовую тетрадь.
— Мм-м... Прошу прощения... э... — сразу почувствовав себя виноватым, бормотал я.
— Николай! — подсказал Илпатеев. — Можно Коля.
С осторожностью он засунул тетрадь в пакет, с которого с охальным естеством гениальной женщины скалила зубы со щербиной Алла Пугачева. Всем видом он давал понять, что всё в порядке, что весьма благодарен за моё великодушное
— Ну хорошо! — брякнул вдруг я помимо даже своей воли. — Чем я ещё могу вам... тебе помочь, Николай?
И именно потому, что фраза выражала искреннее участие, прозвучала она удивительно фальшиво.
Илпатеев протяжно, слишком громко как-то вздохнул и не тяжко, не с горя и не с облегчением, а как-то наивно вздохнул, не по правилам.
— Ты в самом деле не помнишь меня, Сапа? — И цвета зимнего неба его глазки всё с тем же простодушием посмотрели в мои.
— Нет! Не помню. — Я пожал плечами. Я действительно не помнил его. И тут от прихлынувшего внезапно раздражения я сделал вполне уже хамский жест — посмотрел на часы.
Илпатеев, не разжимая губ, улыбнулся и неожиданно заявил, что не стоит мне так беспокоиться, он уйдёт ровно через восемь минут.
— Через восемь?
С того дня, когда по блату мне удалось устроиться в конце концов в наше издательство, замаскированные авторские визиты сделались так или иначе неистребимым достоянием моего быта. На телефон я до сих пор стою в очереди, жены или литературного секретаря у меня нет, а завести большую и страшную собаку типа ньюфаундленда, какая была у меня в детстве, не позволяют лень и ограниченные финансовые возможности. Как-то увильнуть или хоть самортизировать вот такие нежданные визиты бывает порой просто не по силам.
— А курить можно у тебя? — видно, угадывая ход моих мыслей, продолжал улыбаться Илпатеев. — В график я уложусь, обещаю тебе.
Я не курю, но пепельница для гостей у меня имеется. В особенности для гостий, для поэтесс. Забывшись, они поэтически стряхивают пепел прямо на пол, который мне же потом и убирать.
Я взял с подоконника старую бронзовую пепельницу, кем-то и когда-то мне подаренную, и подал её Илпатееву.
— А я, Петя Сапега, тебя не забыл! — Он поставил пепельницу на острую коленку и белыми тонкими пальцами стал разминать дешёвую плоскую сигарету без фильтра.
— Ты в хоккей играл на фигурных коньках за ваш класс. А на общешкольном турнире я коня тебе зевнул на шестом ходе. Ты белыми играл.
Я развёл руками. Ну что ж. Бывает! Бывает, что и забываешь, бывает, и коня зеваешь.
Мне всё больше не терпелось дождаться его ухода.
— Ну ладно, Петя. — Он безжалостно раздавил довольно ещё длинный, со зловонием дымящий бычок. — Извини, в самом деле, за беспокойство. У-хо-жу! — Он хохотнул. Зубы у него были небольшие тоже, ровные и странно белые для почти сорокалетнего, в общем, человека. «Вставные, что ли?» — мелькнуло, помню, у меня.
В коридоре он прислонил пакет с рукописью к стене, обул свои рваненькие, зашнурованные через дырку кроссовки, а я галантно подал ему его куртку — добротную и довольно дорогую когда-то, но тоже весьма заношенную и не вполне чистую.
И вот случилось странное.
Он держался за дверную ручку, а я, помогая, отмыкал замок, как вдруг,
Илпатеев же ничуть почему-то не обрадовался. Напротив, прижал пакет к груди и косился на меня с подозрением. Алла Борисовна, тоже словно что-то угадывая, вот-вот, казалось, хитро подмигнёт мне.
Заряженная машинка с цифрой «7» в правом верхнем углу чистого листа звала меня к ежеутреннему творческому подвигу.
Я всего лишь редактор, функция, и всё понимаю, свой шесток я вполне чувствую и освоил, но, едва ли не как всякий трущий вельветовые штаны по художественным редакциям, кое-что я всё-таки пытаюсь, «пробую себя», скрашиваю себе без особых надежд скуку, так сказать, существования. По всему по этому уместнее было отложить рукопись Илпатеева до вечера или взять её на работу, а не тратить драгоценное утреннее время. Однако, унося пепельницу с окурком Илпатеева на кухню (чтобы не воняла под нос), я нечаянно глянул на часы, которые стоят на шифоньере, и ахнул. Мой явившийся из далёкого прошлого гость пробыл у меня с момента объявления ровно восемь минут.
**
...дома и каменистая дорога мягка, а на чужбине и шёлк, говорят, дерюгой покажется!
Лошадку свою плетью понужая, удалец этот вестник Кокочу дерюжной тропой быстрей стрелы-ветрянки летит!
«Стрелок ты у нас так себе, Кокочу, — недоумевал джагун-сотник Хагала, — в борьбе на поясах с хвоста второй в десятке своём, а наездника такого и по всей сотне хуже не отыскать!» И плечами толстыми пожимал, не понимал. О чём, мол, и помышляют эти нойоны-чербии, в вестники таковых назначая.
Шаман же Мэрген Оточ иное сказал. «Если важную Бату-хану весть кюрбчи Кокочу Бату-хану передаст, от таковой вести и Бату-хану, и утэгэ-боголу Кокчу лучше будет...»
Темник ойратов Бурулдай, если в гнев от несправедливости не впадет и от обиды не заупрямится, простой, все скажут. Он, подумав-подумав, рукой махнул:
— Кюрбчи так кюрбчи! Утэгэ богол так богол. Ладно! Болсун шулай*.
* Б о л с у н ш у л а й — да будет так.
Кюрбчи Кокочу каму Оточу помогает в камланиях — на хуре, имеющем древко, наигрывает тихо-тихо. Мэрген Оточ за труды с другом-андой повидаться даёт.
Кху-кху-кху. Ткцко-тцко-тцко... Стрела-ветрянка вдоль берега дерюжной тропою летит, вестник Кокочу Льдистосерую плетью понужает.
Разве плохо? Друга-анду Лобсоголдоя попроведает; самого Быка** Хостоврула воочию узрит. Золотыми шатрами царевичей Золотого Рода полюбуется...
** Б ы к — двукратный подряд победитель наадома в монгольском троеборье (стрельба, борьба и скачки). Следующая степень — Слон.
Хагала, провожая, по крупу Льдистосерую хлопнул, по-джагунски-отечески предупредил: «Гляди, Кокчу! Если весть ханам не покажется твоя, не положить бы, парень, тебе на рукав башку!» Ойе! Стра-а-шно. Страшно, конечно. «Если страшно, — дома-то говорили, — пусть будет страшно. Пусть душа моя уподобится шёлковой нити. Если больно — пусть будет больно! Пусть душа моя уподобится тонкому ремню...»