Евпраксия
Шрифт:
— Показалось, видно. Ну и ночка хмурая, сохрани Господь! Пить святое вино надо меньше. — И, негромко напевая себе под нос что-то явно светское, живо потрусил обратно в часовню.
Паулина и Ксюша облегчённо вздохнули. Убедившись, что рядом никого больше нет, побежали к стене донжона — башне в три этажа, старой, мрачной. Длинные крутые ступени вели к её входу. Наверху, на узкой площадке, вспыхивали искры другого костра — у очередного охранного патруля.
— Сбоку — дверь на чёрную лестницу, — объяснила Паулина. — Надо подобрать к ней ключи. Если подберём, будем на коне. Если нет, то пиши пропало.
Адельгейда, переплетя пальцы и прижав их к груди, начала беззвучно читать молитвы. Снег ложился на её капюшон.
Двигаясь вдоль холодной шершавой стены, наконец нашли искомую нишу. Немка отцепила связку от пояса, начала возиться, звякать железом о железо и ругаться вполголоса. Неожиданно замок скрипнул и отомкнулся. Изнутри пахнуло теплом и прелью.
— Есть! Готово! Проходите, ваше величество.
— Ничего не вижу... ни зги...
— Осторожнее, осторожнее, могут быть ступени...
Медленно пошли по узкому коридору. Вновь наткнулись на запертую дверь. Горничной пришлось подбирать ещё один ключ. Но и этот запор был преодолён, и они оказались в более широком коридоре, не таком тёмном: свет проникал из щели в четверть приоткрытой двери. Из неё доносились смех и застольный разговор — кто-то от души отмечал Рождество.
— Караульное помещение, — догадалась горничная. — Надо проскочить мимо. Спуск в подвал где-то сзади, с той стороны, я об этом выведала у стольника...
Тут-то и случилось несчастье: не успели они пройти несколько шагов, как из двери вышел здоровенный охранник и, шатаясь, двинулся им навстречу. Женщины и он столкнулись нос к носу. Но поскольку мужчина был чудовищно пьян, то и вовремя оценить ситуацию ему не пришлось: немка выдернула у него из-за пояса острый нож, быстро отвела назад руку и всадила лезвие в шею — снизу вверх. Здоровяк выкатил глаза, у него изо рта хлынула кровища, и громадное тело рухнуло колодой на каменный пол.
— Боже мой, Паулина, ты его зарезала! — пятясь, проговорила Ксюша.
— Выбора у меня не было. Если бы не я, он бы нас застукал. — И, схватив её за руку, потянула прочь: — Некогда скорбеть. Надо уносить ноги!
И они поспешили дальше, побоявшись хотя бы раз обернуться и взглянуть на труп.
Коридор поворачивал всё время направо, огибая донжон по внутренней дуге, и казался им бесконечным. Около очередного угла останавливались, и служанка выглядывала украдкой: что там впереди? Убедившись, что опасности нет, обе следовали дальше.
Но внезапно, посмотрев за угол, Паулина отпрянула, подняла указательный палец кверху.
— Что? — спросила шёпотом Адельгейда.
— Вход в подвал. У него, под горящим факелом, караульный в латах.
— Как же поступить?
— Я пока не знаю.
— Только умоляю: больше никакой крови!
— Это как получится, ваше величество...
Отцепив от связки длинный ключ от первого входа, Шпис демонстративно бросила его на пол. Железяка громко клацнула при ударе о камень.
— Стой! Ни с места! — прозвучал голос часового. Вскоре послышались грузные шаги. Вот они уже совсем рядом... Немка выставила ногу, и охранник, естественно, о неё запнулся. Ласточкой полетел на землю, стукнулся шлемом о противоположную стену, сполз по ней и затих. Для надёжности раза два Паулина шмякнула его по башке алебардой, выпущенной им из рук, а потом вздохнула:
— Кажется, готов. Нет, живой, живой, не волнуйтесь. В обмороке просто.
Взяли из держателя факел, чтобы освещать себе путь. Горничная открыла очередным ключом толстую решётку, закрывавшую путь в подвал, и довольно споро обе стали прыгать вниз по ступенькам — скользким и зловещим.
Без перил спускаться было трудно и довольно опасно. Отблески огня выхватывали из тьмы чёрный сводчатый потолок, весь в паутине и плесени. Воздух, затхлый, спёртый, совершенно не освежал лёгкие, и дышать приходилось ртом, словно рыба, выброшенная на берег.
Тут ступеньки кончились, и беглянки уткнулись в новую решётку.
— Видимо, сюда, — оценила служанка, деловито оглядывая толстые прутья. — Если тут не подземный ход, то меня родила не мама, а соседская сучка!
— Господи, прости! Что ты говоришь, пустомеля этакая? — укорила её хозяйка.
— Ничего, ничего, мы потом отмолим наши грехи...
В то же самое время распалённый вином император вознамерился посетить спальню Адельгейды. Спрашивал у Папы:
— Муж я или не муж? Вот скажи мне, пожалуйста, смеет ли она мне отказывать?
— Нет, не смеет, — отвечал гнусавый понтифик, тоже сильно выпивший.
— И сердиться, и хандрить не имеет права. Раз она жена, то обязана безропотно принимать ласки и обиды. И в любое время быть готовой к исполнению обязанностей супруги. Верно говорю?
— Верно, верно, — подтверждал Климент.
— Значит, я иду к ней. И скажу, ты благословил.
— Я благословил. На хорошее я благословляю. Ибо сказано: плодитесь и размножайтесь. Аминь!
— Значит, я иду.
— Будьте же здоровы, ваше величество. С праздником!
— Да и вы не хворайте, ваше святейшество! Да поможет нам Небо!
Оба снова выпили напоследок, и монарх, качаясь, окружённый личными гвардейцами, двинулся наверх, на второй этаж. Стража, стоявшая у спальни государыни, бодро приветствовала его. Он коснулся позолоченной ручки, надавил, вошёл. Поднял свечку над головой, подобрался к кровати, в пол-лица заглянул за полог, что свисал с балдахина. И увидел Нору — связанную, с кляпом во рту, в нижних юбках. Ничего сначала не понял, охнул, отступил, снова посветил горничной в самые глаза. Наклонился и вытащил тряпку, не дававшую говорить. Задыхаясь, спросил: