Евреи в тайге
Шрифт:
Потом он повернулся и бросил мне, не без ехидства:
— Так что вы пока любуйтесь пожаром, а я пока пойду спать. А часа через три вы тут увидите на берегу другой огонь — электрические лампочки. Тогда разбудите меня: это будет еврейская колония Амурзет.
Выбросил окурок за борт и ушел.
Хороший он парень, Белопольский, — энтузиаст, зажженный человек, идеалист и к тому же дело свое, говорят, хорошо знает. На таких чудаках свет стоит.
Но каков удельный вес идеалистов в Биробиджане? Они — дрожжи. Без них, без таких энтузиастов, конечно, не может быть больших массовых движений, но одних дрожжей мало.
Что сейчас привлекает в Биробиджан широкие еврейские массы? Что заставляет именно их ездить в тайгу, за десять тысяч километров от дома?
Этот вопрос, самая его постановка требуют некоторого пояснения.
Выход евреев на землю, начавшийся стихийно в 22–23 г. г., был единственным возможным разрешением вопроса об избыточном населении бывшей «черты оседлости». Движение укрепилось, оно вросло в жизнь. Десятки тысяч еврейских семейств стали орошать своим потом засушливые почвы Крыма и степи Украины. Они тяжелым трудом добывают из земли золотой хлеб, — свое право на равное место среди прочих трудовых народов Союза. Но процесс переселения — мучительный процесс, он тянется долго, потому что средств мало, а голытьбы много.
Еще в 1929 г., в мое первое пребывание в Биробиджане, у меня не возникало вопроса, зачем сюда едут евреи: достаточно было взглянуть на них, чтобы понять, что большинство просто-на-просто удрало от голодной смерти.
Но уже через год, в 1930 г. положение изменилось сразу и резко. За разрешение вопроса об избыточном населении различных местностей Союза взялась индустриализация. В стране нет безработицы — значит, нет оснований и для массовой эмиграции и далекого переселенчества. Не поставлена ли под угрозу идея создания еврейского Биробиджана? Нужен ли Биробиджан еврейской массе? Хватит ли евреев?
Вот почему, слушая Белопольского, я спрашивал сам себя:
— Ну, а как евреи не-коммунисты, и не-меха-ники? А главное, не энтузиасты из Буэнос-Айреса, а массовики из Голты?
Певчика взяло за характер
Мы собрались с участковым агрономом в поле, и я ждал его у конторы, держа под уздцы наших коней. Агроном долго не шел. Я думал, он по обыкновению завозился, просто не отпускают его посетители. Но вот донеслись до меня обрывки разговора, который велся в конторе довольно повышенным тоном.
— Нет для меня никаких идей! Это для дураков и для интеллигентов! А я сижу в Биробиджане, покуда я имею заработок и покуда мне хорошо. Как я перестану зарабатывать, так пускай Биробиджан начнет гореть со всех сторон.
Голос был мне знаком. Я заглянул в окно, — так и есть, — это колонист Певчик с Украины. Я встречал этого приземистого, коренастого парня уже не раз. У него неприятный резкий голос, резкие, почти обезьяньи жесты, и что-то неприятное во всей фигуре.
Агроном заметил Певчику, что нельзя, просто некрасиво так цинично выражаться: идея Биробиджана должна объединять сотни тысяч трудового еврейского люда.
— Да и вы сами, Певчик! Еще недавно вы пропадали у себя в Подольской губернии, как муха! — говорил агроном. — А здесь, в Биробиджане, я вижу, по крайней мере, что вы и в сапогах и в теплой куртке. И деньги вы ежемесячно тоже высылаете домой. А приехали вы босой, оборванный, ободранный и ели казенный хлеб. Через два-три года здесь будет жизнь, Певчик! Большая жизнь здесь будет, и вам тогда будет стыдно, что вы так говорили.
— Что вы смотрите на мои сапоги и на мою куртку? — воскликнул Певчик. — Я их сам заработал. Я за этим приехал сюда, чтобы зарабатывать.
Он внезапно закричал:
— А идеи мне не нужны! Я не приехал в Биробиджан мучиться! Я приехал жить! Я хочу жить!
Потом были слова, которых я не расслышал, и опять голос Певчика:
— А вы думаете рубать лес — это не работа? А копать землю — это не работа? Вот теперь поставили экскаватор. А в запрошлом году вы видели, как мы руками землю копали? Я был портным и привык держать иголку, и вот мне дали лопату и тачку и иди копай землю, и кончено. Так разве мы не копали? Копали и молчали!
— Ну, положим, ты-то не очень молчал! Ты всегда был крикун и скандалист, — вставил кто-то в конторе.
— Я только за правду делаю скандал! Меня взяло за характер, когда нас погнали рубать лес, и потом я увидел, что с этим лесом делают.
Я насторожился.
— Что делали о лесом? — спросил агроном.
— Как, что? Мы с утра до вечера рубали лес, такой лес, такие деревья! И вдруг оказывается, что их отправляют на экспорт в Ямпонию!!! Вот это я ехал десять тысяч верст, чтобы готовить лес для Ямпонии?
Певчик распалился и стал поносить нашу восточную соседку. В конторе раздался смех.
— Я приехал в Биробиджан не для того, чтобы готовить лес для Ямпонии и не для того, чтобы кто-то имел о чем писать в газетах, что строится еврейское государство! Я за еврейское государство не дам двух копеек, и всегда буду работать только там, где мне выгодно! Пока в Биробиджане выгодно и, как вы говорите, я могу себе справить сапоги и одежу и посылать деньги домой, я — за Биробиджан. А коль скоро тут заработков не будет, то факт, что меня тоже не будет, и вы будете скроить вашу еврейскую республику с одними медведями. Только не забудьте их обрезать.
Дело обещало затянуться. Меня раздражал этот Певчик. Я позвал агронома, и мы, наконец, выехали.
Чистое поле стелилось перед нами. Ветер гладил золотистые волосы земли. Солнце играло на озерке. В небесах парил орел.
— Трудновато вам о публикой! — сказал я, чтобы вызвать агронома на разговор.
— Трудновато? — неопределенно переспросил он. — Нет, что ж?! Публика, правда, немного специальная, но можно ли обижаться? Эти люди разъедены долгой нуждой, да и всем своим прошлым, как едкой ржавчиной. Но это знаем только мы, а история этого знать не будет.