Евреи в тайге
Шрифт:
Бася
Рядом с сараем, в котором топится кухонная печь, висит на столбах жидкий досчатый навес, более похожий на козырек, а под ним, на тумбах, длинная доска, на которой едят. Это — общественная столовая.
Я приехал в сырое осеннее утро. Всю ночь сеял мелкий дождь; дорога, всегда тяжелая, разбухла и размокла, — передвигаться по ней было особенно трудно. Мы промокли, продрогли и промочили ноги и выбились из сил. Мы ввалились в кухню и стали требовать еды. Еды не было никакой. Глухая старуха-кухарка
— Нечего кушать! Зачем вы сюда приехали, когда здесь ничего нет? Надо такую столовую и совсем закрыть. Еще общественная! Чтоб им такая жизнь была, как эта столовая!..
Это была еврейка из местечка. В стране Биробиджан отсутствие в столовой продуктов наводило ее на мрачные мысли.
— Прямо я даже не знаю, — ворчала она, — что это за столовая такая! Приходят люди, и нечего дать им кушать. Хоробу я могу вам дать! — предложила она в заключение.
Мы были разбиты с дороги, очень хотелось есть. Трактористы, которые были со мной, стали ругаться.
— Что это за такое? — кричал один из них, низкорослый, приземистый малый со злым лицом. — Тут работаешь, как каторжный, а они жрать ничего не приготовили!
Он стукнул кулаком по столу.
— Моментально жрать!..
Но судомойка была невозмутима.
— На маму свою будете кричать, — не повышая голоса, отвечала она. — А я вам не обязана выслушивать, что вы работали, как каторжные. Я сама тоже работаю, как каторжная.
Она отодвинула посуду и, подбоченившись, стала кричать:
— С самого рассвета мы гоняем по деревне, ищем подводу, и нет подводы.
Она, повидимому, собралась долго кричать, но ее перебил наш спутник, переселенец, сухощавый еврей со смешливыми глазами:
— Сердце мое! — сказал он необыкновенно ласково. — Птичка моя! Зачем вам подвода? Когда вы сдохнете, мы вас потащим на руках.
Разговор обещал затянуться. Появилась какая-то небольшого роста еврейка — чернявая, черноглазая и быстрая.
— Что тут за шум? — спросила она.
— Вот хозяйка! Хозяйка! — раздалось со всех сторон. — Бася! Давай кушать! Жрать давай, Баська!
Бася взглянула на неожиданных столовников очень спокойно.
— Какие черти носят вас так рано?
— Жрать давай, Баська! Жра-ать! — гудели наши.
Бася вошла в кухню, заглянула в котлы и сказала, обращаясь к старшему трактористу:
— Вы сами и ваши все трактористы — вы одна компания лодырей. Сколько я прошу, чтобы вы привезли нашу картошку, которую мы купили в соседней деревне, так это, как горох об стенку. Вы туда ездите на тракторе каждый день и возите грузы, и возите пассажиров, и возите мои болячки на вашу голову, — чего вы только не возите, а эту картошку, что каждый человек должен кушать, так некому привезти! А потом вы пристаете к нам — «жрать, жрать»!
Обращаясь к судомойке, она прибавила:
— Дай им нашу картошку и дай им сухари и чеснок, и пусть они кушают.
Судомойка даже подскочила:
— Ка-ак? Нашу картошку? Что значит — нашу картошку? Их пять человек! А мы что будем кушать?
Глухая старуха тоже вмешалась. Оказывается, она не так уж глуха: что не надо, она слышит.
— Что? — заворчала она. — Свое отдать этим чертям?
— Сейчас привезут картошку, через полчаса или через час. Я нашла подводу, — ответила Бася и прибавила, не повышая голоса, но повелительно — Отдайте им нашу порцию, потому что они о дороги. Мы позавтракаем позже.
Через минуту судомойка сердито швыряла нам сухари, чеснок, лук и тарелки с дымящейся картошкой.
Сухари шумно трещали у нас под зубами, чеснок наполнял рот жаром, картошка обжигала горло, но ноги не отходили, — ногам было холодно.
Дождь продолжался. Небо висело низко и заливало нашу еду. Козырек навеса давно промок, в громадные щели между досками дождь стекал к нам на стол.
Бася стояла, прислонившись к дверям. У нее были закатаны рукава, — она помогала судомойке. Время от времени она посматривала на дорогу. Но сопка заслоняла вид. Бася влезала на сложенные неподалеку бревна и напряженно смотрела вдаль. Картошки все не везли.
— Опять будет неприятность. Страсть, как не любят у нас рабочие, когда нечего кушать…
Нетерпение гнало ее к бревнам поминутно. Когда она возвращалась оттуда, ее высокие сапоги бывали измазаны грязью до самых колен.
Бася приехала в Биробиджан с первой партией колонистов. Она видела ужасы 1928 года.
— В прошлом году— о-го! Что тут было в прошлом году! Вы видите этот дождь и эту грязь? Так это — Париж против прошлого года!
В прошлом году она и вся их компания работали в тайге, в самой тайге, где гнус пил их кровь, прямо, как лошадь пьет воду из речки, — чтоб вы знали. Жить у них негде было, — палатки промокли, и есть нечего было, потому что они были отрезаны.
Вообще, долго рассказывать, потому что это чистый анекдот, что его надо написать в книге, ей-богу.
Да, я уже слыхал этот трагический анекдот.
— Что ж вы теперь делаете?
— Что мы делаем? — переспросила она с певучим местечковым акцентом. — Мы живем. А если мучаемся, так что? Мы же строим социализм.
Мне показалось, что я ослышался. «Строим социализм»? Это, конечно, так. Но я привык встречать эти слова в передовых статьях, в докладах о текущем моменте и т. п. Но Бася? Она сказала это таким тоном, каким говорят о совершенно очевидных вещах.
Обстановка делала эти слова неожиданными, и это лишило меня простого и ясного тона. Я задал Басе неуклюжий интервьюерский вопрос:
— Что это значит по-вашему, — строить социализм?
Бася ответила не сразу. Она была занята делом: она снова вскочила на бревна, приложила руку к глазам и, наклоняясь то вправо, то влево, стала снова и снова всматриваться вдаль.
— Кажется, едут! — радостно воскликнула она. — Везут! Картошку везут!
У нее все лицо засветилось. Спрыгивая с бревен, она как бы снова заметила меня и вспомнила о нашей беседе: