Евреи в тайге
Шрифт:
Помолчав, она продолжала:
— Мы здесь десять дней, и уже пять дней, как мы кормимся милостыней. Мы собираем подаяние. Отпустите нас домой!
У нее был сухой, деревянный голос. Она говорила медленно, монотонно и тихо, все время не отводя взгляда от какой-то точки за окном. А за окном с утра шел холодный дождь. Она говорила, не глядя на нас, а подняв голову над нашими головами, и неподвижно смотрела за окно. У нее был вид помешанной. Восьмеро детей безмолвно теснились у печки. Муж понуро стоял в стороне. Я давно не видел людей, которые
— Вот видите, — как бы оправдываясь, сказал мой сосед, — кого нам сюда присылают!.. Из Рогачева была прислана целая партия таких инвалидов, — хромые, слепые, глухие, эпилептики. Из Умани — тоже целая группа нетрудоспособных стариков. Из Смоленска прислали душевнобольного, которого пришлось здесь поместить в больницу. Из Минска и из Одессы — зарегистрированных воров-рецидивистов. Из Бобруйска — веселых женщин! Биробиджан хотят обратить в какое-то свалочное место! Можно подумать, что за счет колонизации объявлена широкая разгрузка больниц, собезов и мест заключения!
А вереница барачных жителей все шла.
Ввалилось семь евреев. Мне особо запомнились трое; один приземистый, давно небритый, в пальто, надетом на один рукав; на второй руке у него была перевязка. Все время он размахивал больной рукой и локтем расталкивал остальных. Другой был высокий, рыжий, с быстрыми и подозрительно бойкими глазами. Третий был хилый, вялый, изможденный. На нем были грязные рваные калоши на босу ногу. На руках он держал чахлого и зловонного грудного младенца. У еврея был вид профессионального нищего.
Эти семеро вошли гурьбой и столпились у стола. Тот, у которого была перевязана рука, протолкался вперед и бойко заявил:
— Готово! Дело идет! Пишите ордер!
Из дальнейшего выяснилось, что эта группа хронических барачных жителей сколотила коллектив и находит, что пора писать ордер на кредиты. Рассуждение было такое:
— Вы сами видите, что из Тихонькой некуда ехать! — начал рыжий. — Там, где есть годная земля; и дома, там уже живут. Как мы можем двинуться, — семь семейных человек, — в тайгу или в болото, раз там негде жить?
Человек с перевязанной рукой перебил его:
— Мы придумали другой выход! Мы можем поселиться в Биракане и устроить там коллективную молочную ферму. Есть подходящий дом.
— Давайте деньги! — вставил человек в калошах.
Кое-кто из переселенческих работников, у кого, повидимому, наметан глаз, заметил:
— А не рассыплется ваш коллектив, не станете вы ссориться, когда поселитесь все в одном доме?
Тут все стали весело хлопать друг друга по плечам. Человек с перевязанной рукой, подлавливая плечом сползавшее пальто, хлопал каких-то двоих и приговаривал:
— Мы? Мы поссоримся?
Рыжий подмаргивал и смеялся:
— Мы развалимся? Мы?
— Мы такие товарищи, — сказал еврей в калошах, — что могут падать с неба камни, а мы не разойдемся!.. Это мне нравится! Мы, и вдруг разойдемся!..
Остальные сочувственно гудели и хлопали друг друга
Комиссия постановила обследовать дело на месте и выделить двух членов для поездки в Биракан. Надо было осмотреть имущество, ознакомиться с хозяйственными возможностями.
Я тоже поехал. Перед вечером, часов в семь мы были на вокзале. Пришли и некоторые члены коллектива. Однако выяснилось, что коллектив распался.
— То есть он не распался, — пояснил еврей с перевязкой. — Но просто мы разошлись. Четверо выступили, и пусть с ними знается нечистая сила! Даже лучше!.. Это же были заведомые лодыри и жулики.
— Как лодыри? Как жулики? Ведь утром вы говорили…
— Что было утром, не надо вспоминать вечером. Я вам говорю, что так лучше. Тем более, что мы имеем четырех других на их место. Это уже настоящие. Поверьте, это золотое дело — коллектив в Биракане. На него много желающих.
— Почему, в таком случае, откололись утренние четыре человека?
— Что вам непонятно? Поссорились мы, и кончено…
Биракан в двух-трех часах езды на запад от Тихонькой. Это волшебное место. Поселок расположен у подножия горы. Внизу вьется железная дорога и гудит бурливая Бира. Горы покрыты лугами и лесом. В глубине гор — целебные серные источники и курорт Кульдур.
Дом, который хотели купить переселенцы, уже не продавался. Впрочем, они нашли другой. Хозяин просил четыре тысячи за усадьбу. Осмотрев ее, измерив и составив опись для доклада в Тихонькой, мы пошли, в ожидании поезда, пить чай в китайскую харчевню. Здесь у моих переселенцев разыгралась фантазия.
— Значит, в конюшне ставим лошадей! — начал один.
— Живем только во флигеле. Дом оставляем под наем.
— Устраиваем заезжий дом для больных, которые едут на Кульдур.
— Китайцу столовку закроем…
— Наши жены не хворые держать столовку…
— Позвольте! — воскликнул я. — Ведь вы имели в виду молочную ферму?!
— Одно другому не мешает. Ферма — фермой, а заезжий дом особо, и столовка особо, и извозчичьи лошади особо.
Аппетиты разгорались. Компаньоны уже видели себя главными поставщиками продуктов на курорт Кульдур. Был поднят вопрос о снятии в аренду станционного буфета. Но в харчевню вошла молодая еврейка в потрепанной кожаной куртке. На руках у нее был грудной ребенок.
Мои спутники, повидимому, знали ее и стали забрасывать вопросами:
— Ну, что?
— Нашла?
— Нет? А где он?
Еврейка опустилась на стул и раздраженно сказала:
— Такой сволочь, такой дурак! Он думает, я его не найду. Он думает, что если он мне говорит, что едет ходоком в Крым, так я ему верю. Ничего, я уже знаю, где он!
Из дальнейшего я узнал, что у молодой особы сбежал муж. Он пытался убедить ее где-то в Умани или в Балте, что едет устраиваться в крымских колониях и когда устроится, вызовет ее. Сам же он уехал в Биробиджан. Она узнала об этом и пустилась за ним в погоню. Но и он принял свои меры: