Еврипид
Шрифт:
Сам Софокл видел в фабуле об Эдипе «парадигму» общего для всех смертных закона: всякая удача есть только видимость, и для этой видимости, излучающей ложный заманчивый блеск, неминуемо придет скорбное время заката:
Люди, люди! О смертный род! Жизнь земная, увы, тщета! В жизни счастья достиг ли кто? Лишь подумает: «Счастлив я!» — И лишается счастья.Очень многим тогда в Афинах, переполненных гниющими трупами, когда сам воздух был словно пронизан неведомой заразой, казалось, что они подошли к своему последнему рубежу, что от этого испытания им уже не оправиться. И даже Софокл, всегда твердо веривший в силу и славное предназначение своего города и народа, как-то дрогнул духом перед нагромождением бед, обрушившихся на отечество, объясняя их тем, что «бессмертных позабыли мы». Прежде всего в забвении изначальных и вечных законов, на которых, в чем он никогда не усомнился, должно зиждиться каждое человеческое общество, — законов честности и справедливости, в тяготении к богатству и власти, в том, что первым в городе опять становился тот, кто ставит деньги выше чести и «не боится правосудья», сын оружейника Софилла видел одну из главных причин тяжелейшего положения, в котором оказались Афины.
Да, чума еще раз показала афинянам, и даже наиболее дерзновенным из них, как все-таки слаб человек в своем самомнении, в стремлении переделывать окружающий мир согласно своим планам и замыслам, далеко не всегда разумным и праведным, и всемогущая сила Ананке (Необходимости, зловещего Рока), о которой они позабыли на время среди преуспеяния, снова явила им свой грозный лик. И для многих со всей своей остротой снова встал вечный вопрос: как надо жить — так, как хочется, чувствуя себя всемогущим хозяином мира, или же «как судьба позволит», осознавая свое ничтожество, тщетность своих усилий перед непреложными законами мира и бытия, законами, которые, видимо, никогда до конца не постичь человеку? Многие в эти тяжелые годы в Афинах уже были готовы признать свой неведомо кем произнесенный приговор вместе с Эдипом, отчаявшимся разобраться в непостижимой загадке жизни: «И пусть судьба идет своим путем». И даже трагический поэт Еврипид, всегда превыше всего ставивший разум и дерзость познания, должен был признаться, хотя бы себе самому, что не все в этом мире подвластно человеку, каким бы глубоким умом ни был он наделен, и не от него зависит в конечном итоге его благополучие и самая жизнь. В сущности, он не имел оснований роптать на судьбу: в эти страшные годы чума пощадила не только его, но и его сыновей; он не ослеп, не оглох, не истек черной кровью, не утонул в водоеме, переполненном трупами, при нем остался его острый разум и неиссякаемая тяга к познанию и творчеству. Может быть, боги, или судьба, или кто там еще, неведомый и всемогущий, что правит миром, пощадил его (так же, как Софокла, Сократа, Аристофана и даже заболевшего, но выздоровевшего Фукидида), приберег их для тех важных дел, которых они еще не совершили, но которые непременно должны были совершить, ибо для этого они и пришли в этот мир. Это было все так, и все равно Еврипид не чувствовал, да и не мог чувствовать себя довольным: ему все больше казалось, что жизнь меняется в худшую сторону прямо на глазах, потому что его идеал — идеал равноправного и просвещенного общества, свободного от зла и насилия, — оказался бесплодной абстракцией, не имеющей, видимо, места в жестокой и непонятной реальности жизни людской. Один за другим уходили учителя и друзья, остывало неспокойное сердце, так и не познавшее счастья, рушились надежды и уплывали куда-то, в недосягаемую страну навсегда ушедшего времени, мечты и вступающему в свою позднюю осень поэту, так же как и Софоклову Эдипу, уже ничто не могло усладить так много видевших глаз, ему, в бессилии созерцавшему, как страшно платит его народ за не им самим и не только им совершенные ошибки:
Наш город, сам ты видишь, потрепан Ужасной бурей и главы не в силах Из бездны волн кровавых приподнять. Зачахли в поле молодые всходы, Зачах и скот, и дети умирают В утробах матерей. Бог-огненосец — Смертельный мор — постиг и мучит город.• Фемистокл.
• Холм над могилой афинян, павших при Марафоне.
< image l:href="#" />• Пятидесятивесельный корабль.
• Геродот.
• Лучники гвардии ахеменидских царей.
• Эсхил.
• Трагическая маска.
• Орест, преследуемый Эринниями. Амфора из музея в Неаполе.
< image l:href="#" />• Гераклит.
• Остров Лесбос.
• Афинский театр в современном виде. Общий вид.
• Подготовка атлетов.
• Выезд эфебов на фризе Парфенона.
• Царь-жрец. Фреска Кносского дворца.
< image l:href="#" />• Кладовые Кносского дворца.
• Тронный зал дворца в Кноссе.
• Крепостная стена Микен и Львиные ворота.
• Профиль микенского воина (конец XIII в. до н. э.). Деталь росписи Кратера воинов.
• Голова статуи воина в шлеме из кабаньих клыков. Микены.
• Cофокл.
• Кресло жреца Диониса Элевтерия в первом ряду театра.
• Антигона перед Креонтом. Амфора из Британского музея.
• Афинянки.
• Дочери Пелия и Медея.
• Афина со щитом и петухами. Изображение на призовой панафинейской вазе.
• Перикл.
• Одеон Перикла.
• Афина Промахос работы Фидия.
• Афина Лемния работы Фидия.
• Акрополь. Вид с востока.
• Фукидид.
• Греческий бронзовый шлем.
• Длинные стены.
• Гоплит.
• На острове Эвбея.
• Раненый воин.
• Спартанский царь Архидам.
• Гора Итома.
• Мессенская равнина (Спарта).
• Надгробие афинского воина.
• Умирающий воин.
• Кора.
• Медея, убивающая своих детей.
Глава 5
ЗАКАТ «ЗОЛОТОГО ВЕКА»
Бессмертные боги, явившие так беспощадно свою немилость к афинянам во время прошлогоднего мора, казалось, уже навсегда отвратили свое лицо от Ока Эллады. И хотя как в военных делах, так и в мирных заботах встречались удачи и счастливые дни, былое могущество и благополучие города подходило к концу. Крестьянство было разорено, нищали ремесленники и торговцы, потому что народ Аттики, скучившийся в эти тяжелые годы, подобно овцам в загоне, в тесноте городских стен, был теперь плохим покупателем, поддерживать же торговые связи с другими полисами и дальними колониями становилось все труднее. Пользуясь недовольством обедневшего и усталого народа, перешли в наступление и противники Перикла в среде самой демократии, в первых рядах которой находились к этому времени богатые рабовладельцы, хозяева судов, торговых и ремесленных заведений и меняльных контор, среди которых выделялся своей энергией, несомненным умом и беспощадной логикой Клеон. И хотя он не отличался особенно высокими моральными качествами и образованностью, был известен своим буйным нравом и равнодушием к общественному мнению (о нем говорили, что он не боится бесчестия и не боится прослыть подлецом), Клеон пользовался большой популярностью у афинского простонародья из-за своего умения громко и убедительно говорить, а главное — из-за щедро раздаваемых им обещаний будущих благ и успехов. Как писал впоследствии об этом демагоге Аристотель, «он более всех развратил народ своей горячностью», «первым стал кричать на трибуне, и ругаться, и говорить перед народом, подвязав гиматий, тогда как остальные говорили благопристойно». По мнению великого философа, Клеон любил деньги больше, чем государство, хотя всеми мерами стремился убедить народ в своем бесконечном патриотизме и бескорыстном служении отечеству. Еще год назад он начал нападать на Перикла, требуя более решительных мер по отношению к союзникам и большей осторожности в отношении тех вольнодумцев, которыми окружил себя, по его мнению, первый стратег и которые, что становится все очевиднее, приносят Афинам вред не меньший, чем спартанцы.