Европа-45. Европа-Запад
Шрифт:
Однако американец все свое внимание сосредоточил на двери домика, на низенькой красной двери под вывеской «Отель Цур Таубе». Что-то подсказывало Юджину, что дверь вот-вот откроется, ему даже казалось, что он слышит голоса. Он не мог оторвать взгляда от этой двери: чувствовал, что готовится что-то неожиданное.
И он угадал. Низенькая красная дверь под готической вывеской тихо открылась. С минуту в верхнем проходе не было никого, а потом вдруг вышел оттуда... американец!
Юджин протер глаза. Призрак не исчезал. На пороге отеля «Цур Таубе» торчал самый настоящий
Это был американец — Юджин дал бы отрубить себе руку в доказательство такой очевидной истины. Но что же тогда делается на белом свете? Может, Юджин не в Германии, а в Америке? Может, сегодня не декабрь, а весенний «день коротких кальсон», когда все американские парни подшучивают друг над другом? Но нет, теперь не весна, а холодный декабрь. Может, пока они блуждали по лесам, сюда дошла американская армия? Но фронт ведь очень далеко. Даже канонады не слышно по ночам. И немцы последнее время так суетились, словно не американцы хотят наступать, а они сами готовятся отбросить американцев назад к океану.
Американец весело шагал по шоссе, топал новыми ботинками, усмехался, словно после двадцатипятицентового солдатского завтрака, и насвистывал, как насвистывают все американские солдаты. Ему бы еще резинку в рот — и перед вами стопроцентный янки. Но кто же будет жевать резину после такого поцелуя!
Больше Юджин не мог терпеть. Он оставил свой наблюдательный пункт, сбежал к сосне, что росла у самого шоссе, и, когда американец поравнялся с ним, тихо позвал:
— Хэлло! Парень, как ты сюда попал?
Тот испуганно прыгнул в кусты. Но кто же прячется в голые кусты зимой! Юджин, не теряя времени, вышел из своего укрытия.
— Ты что, испугался? — спросил он по-английски.
Увидев эсэсовца, «американец» немного успокоился.
Правда, из кустов не вылез, но лицо его снова приобрело самоуверенное, немного даже нахальное выражение.
— Фу ты черт,— сказал он по-немецки,— а я думал, это кто-нибудь из начальства.
— А я тебе не начальство? — начиная подозревать что-то недоброе, тоже по-немецки проговорил Юджин. Он намекал на свои унтер-офицерские погоны.
— У меня такое начальство знаешь где сидит? — солдат выразительно похлопал себя по штанам.— Я сам был фельдфебелем СС, а теперь вот, видишь...
— Перелицевали в американца?
— Перелицевали. Разве не видишь, доннерветтер?
— И ты говоришь по-английски?
— А что тебе сказать? — уже по-английски спросил бывший эсэсовец.
— Ну, например,
— Это почему?
— Вырядился в американскую форму и разгуливаешь.
— А какое твое собачье дело?
— А такое, что у нашего отряда специальное задание: вылавливать таких субчиков, как ты, и посылать в гиммельсфарткоманду.[46]
— За что?
— За разглашение военных тайн!
— Какая же здесь тайна? Просто собрали со всей немецкой армии ребяток, которые знают чуть-чуть по-английски, приехал к нам штандартенфюрер Отто Скорцени и готовит грандиозную диверсию. Ему, видишь ли, мало Муссолини, за которого фюрер объявил Отто народным героем «третьей империи» и из капитана сразу сделал полковником.
— Так, значит, и я мог бы попасть в вашу банду? — засмеялся Юджин.
— А ты знаешь английский?.
— Немного.
— А ну, скажи что-нибудь.
— Ну, я могу сказать, что ты отменно поцеловал эту Деву!
— Плоховато ты говоришь. Акцент слышен. Вряд ли тебя возьмут. И на мускулы не посмотрят. Правда, наше начальство любит таких здоровенных лоботрясов. А это серьезно, что ты вылавливаешь здесь липовых американцев?
— Нет, наша группа выполняет специальное задание. Я просто хотел тебя напугать. Нет сигаретки?
— Как это нет! Самый настоящий американский «Кемел»!
«Американец» достал четырехугольную пачку с оттиснутым сверху рыжим верблюдом.
— Есть даже резинка. Все как у настоящих американцев. Нет только оружия.
— Почему это?
— Никак не могу достать. Какой-то пролаза закупил нам автоматы и пулеметы, но транспорт запаздывает. Отто страшно нервничает. Через несколько дней мы должны идти на акцию, а у парней ни одной пукалки. Сидим в казармах, две тысячи солдат и офицеров, и на всех — одна винтовка у часового возле ворот и еще восьмимиллиметровый пистолет у Скорцени. Он уже где-то добыл. Носит в белой брезентовой кобуре, нацепил прямо на пуп. Задается, зараза!
— Значит, вы воюете с женщинами?
— Стараемся, как можем. Фельдфебель у нас скотина, за каждую ночь отлучки берет двенадцать марок!
— И тебе жалко двенадцать марок?
Не в этом дело! Жалко отдавать их этой твари фельдфебелю. Я ведь сам такой же фельдфебель. Фюрер ничего не жалеет для нашей победы, а я буду жалеть какие-то двенадцать марок! Тем более что приехал с Восточного фронта.
— Ты был на Восточном фронте? И вернулся целым?
— Еще привез полный карман денег!
— Фронтовикам всегда хорошо платили.
— Ты думаешь, я был на передовой? В айнзатцкоманде!
— Ловили партизан?
— Хуже: жгли украинские села!
— Ну, это действительно не солдатское дело!
— Я прошел от Харькова до Львова. И везде жег. Там почти все дома покрыты соломой. Сухая как порох. Нам хорошо платили, конечно. За каждую избу.
— Сейчас вы, наверно, тоже зарабатываете хорошо?
— О, не говори! Я вижу, тебе хочется погреть руки возле нашего огонька. Ну, признавайся! Жаль, что у тебя акцент. Скажи еще что-нибудь по-английски.