Европейская новелла Возрождения
Шрифт:
Новелла LXXIII
О священнике, который съел завтрак, приготовленный на всех монахов Бо-Лье
В городе Ле-Мане жил когда-то священник, мессир Жан Мелен, необыкновенный объедало, съедавший за один присест столько, сколько могли съесть по меньшей мере девять — десять человек. Свою молодость он прожил довольно счастливо, ибо всегда находил людей, которые его охотно кормили, а каноники [208] даже ссорились из-за него, приглашая его к себе ради той потехи, которую он доставлял им своим удивительным аппетитом. Благодаря этому ему иногда удавалось по целым неделям обедать поочередно то у одного, то у другого. Но когда хорошие времена миновали, все стали забывать бедного мессира Жана Мелена, и ему пришлось свести знакомство с постом. Он высох, как полено, и живот у него стал полым, как фонарь. Довольно долго терпел он нужду, ибо шести беленьких ему на хлеб насущный не хватало. Но аббат Бо-Лье, в былые хорошие времена довольно часто баловавший его кормежками, все-таки задумал однажды доставить ему удовольствие — накормить его, как прежде, до отвала. На годовой праздник в аббатстве в числе прочего многочисленного духовенства был приглашен и мессир Жан Мелен. Аббат наказал келарю: «Вот что сделайте. Накормите мессира Жана завтраком и дайте ему еды столько, сколько он сможет съесть». А затем сам сказал священнику: «Мессир Жан, как только вы окончите мессу, ступайте на кухню и скажите, чтоб вам дали позавтракать. Да кушайте вволю. Понимаете? Я распорядился, чтобы вас хорошо угостили». — «Много вам благодарен, сударь!» — ответил священник. Служа мессу, он только и думал о предстоящем ему угощении и, поскорее ее закончив, отправился на кухню, где ему отвалили сначала большой кусок говядины, с монашескую порцию, громадный хлеб, какими кормят борзых, и добрую кварту вина, служащую в этой местности в качестве мерки. Не пробило еще и десяти часов, как он уже управился с этим завтраком, ибо такой порцией он мог только облизнуться. Ему принесли еще такую же порцию, и он съел ее так же быстро. Увидев, что аппетит у него неплох, келарь, помнивший наказ аббата, велел принести ему еще два куска говядины, но и их он так же быстро уложил в свой мешок вместе с первыми. В конце концов он съел все, что было приготовлено на обед монахам, и келарь, как король под Аррасом, стрелявший до последнего заряда [209] , был вынужден спешно заготовлять для него еще. В ожидании того времени, когда мессир Жан кончит завтракать, аббат прогуливался по саду и, когда мессир Жан, туго набивший свою утробу, тоже вышел прогуляться, аббат, увидев его, спросил: «Ну, мессир Жан, позавтракали?» — «Да, сударь! — ответил священник. — Благодарю бога и вас. Я съел кусочек и в чаянии обеда выпил чарочку».
208
Каноник — священник при соборе.
А. Михайлов
209
…как король под Аррасом, стрелявший до последнего заряда… — Речь идет о французском короле Людовике XI, который в 1477 г. осадил Аррас (город на севере Франции, принадлежавший тогда Габсбургам), подверг его сильному артиллерийскому обстрелу и завладел им. Здесь же в 1482 г. был подписан мир с Максимилианом Австрийским.
А. Михайлов
Разве он был не вправе ожидать хорошего обеда, если он еще не наелся?
Однажды в пятницу ему подали где-то огромную деревянную миску гороховой похлебки и супу, которого хватило бы на шесть-семь виноделов. Зная аппетит гостя, потчевавший его хозяин подсыпал в горох две здоровенных горсти круглых косточек трески, называемых «Paternoster» [210] подлил побольше масла и уксусу и подал это кушанье мессиру Жану. Но тот, по обыкновению, съел все до дна вместе с «Paternoster». Я думаю, что он съел бы и «Ave Маriа» [211] и «Credo» [212] , если бы их ему подали. Хотя эти кости и хрустели на его зубах, но в чрево проходили совершенно беспрепятственно. Когда он кончил, его спросили: «Ну, мессир Жан, как вам понравился горох?» — «Благодарю бога и вас, сударь! Горох хорош, но только немножко недоварен». Разве плохо, что природа наделила священника таким аппетитом? Это — милость божия. Будь он купцом, он опустошил бы все дороги от Парижа до Лиона, все дороги Фландрии, Германии и Италии. Будь он мясником, он съел бы всех своих быков и баранов, вместе с рогами и копытами. Будь он адвокатом, он съел бы свои бумаги и пергаменты. (Хотя это была бы небольшая беда. Гораздо хуже то, что он съел бы и своих клиентов. Впрочем, и другие адвокаты едят их неплохо.) Будь он солдатом, он стал бы есть кольчуги, шишаки, аркебузы и даже пороховые бочки. А если бы ко всему этому он был женат, его жене, разумеется, достался бы не лучший удел, чем жене Камблеса [213] , царя Лидийского, который в одну ночь сожрал свою жену до последней косточки. Боже милостивый! Что это за царь! Уж и людей есть начал!
210
«Отче наш» (лат.).
211
«Богородице дево» (лат.).
212
«Верую» (лат.).
213
Камблес — легендарный лидийский Царь, прогневивший богов, наславших на него нестерпимый голод, что заставило его однажды ночью съесть свою жену.
А. Михайлов
Новелла LXXV
О молодожене Жанене
Жанен все-таки решил жениться. Но молодая жена стала забавляться с манекенами [214] и, не желая порочить доброе имя своего мужа, делала это совершенно открыто. Как-то раз один из соседей Жанена стал задавать ему кое-какие вопросы, а так как при этом он должен был делать и некоторые замечания, то получилась довольно любопытная сцена. «Ну, Жанен, вы все-таки женились?» — «О да!» — ответил Жанен. «Это хорошо», — сказал сосед. «Хорошо, да не очень». — «А что?» — «Да очень ветрена». — «Это плохо». — «Плохо, да не очень». — «А что?» — «Она — первая красавица в приходе». — «Это хорошо». — «Хорошо, да не очень». — «А что?» — «Да у нее есть ухаживатель. Он то и дело ходит к ней». — «Это плохо». — «Плохо, да не очень». — «А что?» — «Он каждый день что-нибудь мне дарит». — «Это хорошо». — «Хорошо, да не очень». — «А что?» — «Он постоянно куда-нибудь меня посылает». — «Это плохо». — «Плохо, да не очень». — «А что?» — «Он мне дает денег, и я кучу на них по дороге». — «Это хорошо». — «Хорошо, да не очень». — «А что?» — «Да мне приходится постоянно быть на ветру и под дождем». — «Это плохо». — «Плохо, да не очень». — «А что?» — «Я к этому привык». Можно на этом и закончить. Это вроде рассказа про белого бычка.
214
… забавляться с манекенами… — то есть завести любовников(происхождение выражения неясно).
А. Михайлов
Из «Сельских бесед мэтра Леона Ладюльфи, деревенского дворянина»
Ноэль дю Файль [215]
I
Как появились сии сельские беседы
Однажды довелось мне отправиться в деревню, дабы там не торопясь, на досуге, завершить некое дело; и вот в праздничный денек прогуливался я по окрестным селениям в поисках веселой компании. Наконец я приметил чуть ли не целую толпу молодых и старых людей; те и другие, как водится, держались особняком, ибо (согласно старинной поговорке) рыбак рыбака видит издалека. Молодые стреляли из лука, боролись, дрались на палках, бегали наперегонки, а старики смотрели на них, устроившись под громадным дубом, скрестив ноги и слегка надвинув шляпы на глаза: они хвалили ловкость одних, подбадривали других и, освежая в памяти младые свои годы, испытывали истинное удовольствие, наблюдая, как резвятся неугомонные юнцы. Расположились же эти добрые люди в таком образцовом порядке, в каком могли бы расположиться старейшины хорошо и умело управляемой республики, ибо самые старые и уважаемые, истинные мужи совета, занимали места самые почетные, а места похуже достались тем, кто был помоложе и не слыл столь разумным человеком и искусным землепашцем. Завидя этих почтенных людей, я подошел ближе, чтобы, как и другие, вслушаться в их речи, каковые мне весьма по душе, ибо не было в них ни прикрас, ни краснобайства, а одна только чистая правда, особливо когда они сравнивали свое время с нынешним, толковали о переменах во нравах и высказывали известное сожаление о былых годах, когда, по их словам, и пили больше и ели слаще. И тут, желая узнать имена этих разумных людей, я дернул за рукав одного из своих знакомцев и негромко спросил у него об этом.
215
Ноэль Дю Файль (ок. 1520–1591 гг.) был родом из Бретани. Он родился в поместье Шато-Лебор, близ города Ренна. Юрист по образованию, Дю Файль провел молодость, полную приключений, он был солдатом, карточным шулером, школьным учителем. С 1548 года он постоянно живет в Ренне, исполняя должность городского адвоката и члена местного парламента. В 1547 году в Лионе он издал свою лучшую книгу — «Сельские шутливые беседы и смешные забавы». Книга вышла под псевдонимом Леон Ладюльфи (анаграмма его имени и фамилии). На следующий год Дю Файль напечатал в Париже свою следующую книгу, «Шутки, или Новые сказки Этрапеля», в в 1585 году, в Ренне, — «Сказки и беседы Этрапеля».
Перевод Я. Лесюка выполнен для наст. тома БВЛ.
А. Михайлов
— Тот вон, что оперся локтем о землю, а в руке держит ореховый прут и похлопывает им по своим сапогам, стянутым белыми ремешками, зовется Ансельм, — отвечал он мне. — Он один из самых богатых жителей здешнего селения, добрый землепашец и человек по местным понятиям весьма сведущий. А того вон, что с ним рядом сидит, засунув большой палец за пояс, на коем висит сумка с очками да молитвенником, кличут Паскье, он редкостный забавник, другого такого забавника не сыщешь, даже если день целый на лошади проедешь, а коли я скажу, что и в два дня не сыщешь, то и тогда, думается, не солгу. К тому же среди всей честной компании только он один охотно развязывает кошель, дабы угостить винцом приятелей.
— Ну, а тот, что надвинул на брови колпак и держит в руке старинную книгу, кто он таков? — осведомился я.
— Тот, что почесывает кончик носа? — переспросил мой знакомец.
— Ну да, — подтвердил я, — он теперь как раз к нам оборотился.
— Господи, да это ж известный весельчак, — отозвался он. — Чуть не полвека назад он содержал школу в здешнем приходе, но потом оставил прежнее занятие и сделался добрым виноградарем; однако ж для него и теперь еще праздник не в праздник, ежели он не притащит какую-нибудь старинную книгу да и не начнет читать ее вслух, пока нам не надоест. А книги у него все занятные: Пастушеский календарь [216] , басни Эзопа [217] , или Роман о Розе [218] ; в воскресенье же он непременно поет в церкви, мурлычет себе под нос на старинный лад; и зовут его мэтр Юге. Другой, что расположился с ним рядом и через его плечо заглядывает в книгу, тот, у кого большая желтая пряжка на поясе, тоже местный богач и опытный землепашец; он любит всласть покушать, не хуже всякого иного, а звать его Любен. И ежели вам благоугодно будет присесть рядком с нами, то вы услышите их беседу, каковая, может статься, придется вам по вкусу.
216
«Пастушеский календарь». — Этот сборник, впервые изданный в 1493 г., очень часто переиздавался и был настольной книгой каждого грамотного крестьянина.
А. Михайлов
217
…басни Эзопа… — Латинские и затем французские обработки басен древнегреческого баснописца Эзопа (V в. до н. э.) были очень популярны на протяжении средневековья как дидактическое чтение.
А. Михайлов
218
«Роман о Розе» — аллегорическая поэма, первая часть которой написана между 1225 и 1237 гг. Гийомом де Лоррисом, вторая — между 1266 и 1277 гг. Жаном де Меном. Во второй части возвышенные куртуазные идеалы подвергаются во многом переосмыслению с точки зрения городского сословия. Книга была очень популярна в самых разных кругах средневекового общества — и в феодальной и в городской среде. Свою популярность «Роман о Розе» сохранил и в эпоху Возрождения, хотя книга уже перестала быть эталоном дидактики и сатиры.
А. Михайлов
Так я и поступил; два или три праздничных дня подряд слушал, как они рассуждают и толкуют о своих сельских занятиях, а после, на досуге, не спеша все кратко изложил, но только пришлось мне немало над этим потрудиться, будто я тяжкую работу какую делал; изрядно покряхтев и попотев, думая да прикидывая, что ж именно надобно пересказать, я вынужден был дважды или трижды как следует выпить, дабы толком прочистить и освободить мозги, и пребывал я в ту пору в таком затруднении, что сам себе напоминал возчика, каковой, желая помочь своим лошадям, тянущим нагруженную доверху повозку, кладет себе на плечо шляпу и упирается в заднее колесо, чтобы хоть малость подсобить им, и с устатку пьет воду из ведра, подвешенного к хомуту передней лошади.
VI
О том, какие кровати были прежде и какие теперь, и о том, как вести себя в делах любви
В те времена, друзья мои, когда еще носили башмаки с загнутыми вверх острыми носками и на стол выставляли сразу целый кувшин вина, а деньги в рост давали лишь тайком, жены неукоснительно соблюдали верность мужьям; да и мужьям не полагалось (ни днем, ни ночью) верность своим достойным женушкам нарушать; так что обе стороны непреложно следовали этому обычаю, и сие достойно не только похвалы, но и удивления. По причине чего ревности тогда почти не знали, окромя разве той, что проистекает от слишком сильной любви, от коей даже собаки дохнут. В силу этакого полного доверия все без разбора, и женатые, и те, кто только еще собирался жениться, ложились вместе в широкую кровать, и никто ничего не боялся — ни дурных помыслов, ни досадных последствий, хотя, как известно, природа человеческая куда как лукава, и к тому же не стоит класть паклю возле огня. Однако ж с той поры люди изрядно испортились, а потому для всякого стали ставить особую, отдельную кровать, и не зря, а дабы уберечь всех и каждого от соблазна. Ведь в доброе старое время почти никто своих краев не покидал, но потом монахи, бродячие певцы да школяры начали бросать родные места, слагать с себя сан или оставлять прежнее ремесло и шататься по белу свету; вот тогда-то, с общего согласия, и стали делать кровати поуже на благо иным мужьям (понеже следом за пиром идет похмелье) и на радость их женам, ибо, как говорит мой сосед Жеребчик: «Да будет проклята кошка, ежели она, увидев, что горшок без крышки, не сунет в него лапу, а посему пусть тот, кто не знает своего дела, прикроет лавочку и убирается ко всем чертям».
— Клянусь честью, — вмешался Паскье, — старинный этот обычай достоин похвалы, но ведь все в мире меняется, и я всегда думал, что долго он не продержится.
— И я был того же мнения, — сказал Ансельм. — На наших глазах даже самые лучшие обычаи вырождаются. Вот вы тут сейчас толковали, какие прежде были кровати. Ну, а скажите, как по вашему разумению: люди и прежде вели себя в делах любви так, как нынче?
— Ни в коем разе, — вступил в разговор Любен, — уж это я по себе знаю. Ведь когда меня собрались женить на вашей племяннице, мне уже было лет тридцать пять или около того, а я еще ни за кем сроду не волочился и даже не понимал, как за это приняться, спасибо, покойная бабка (да ниспошлет господь мир ее душе!) растолковала мне, что к чему. А теперь; сами посудите, можно ли нынче встретить такого молодого парня, что за пятнадцать лет ни разу бы не сталкивался со столь приятными вещами, как мягкий шанкр, перелой [219] либо дурная болезнь, или же такого, что еще женщин не знал? Вот и причина, почему нынешние дети против прежних карликами кажутся. Что? Да ныне, коли молодцу восемнадцать сравнялось, а он не увивается за дамами, не обхаживает девиц, не наряжается да не любезничает, его все кругом осуждают; и приходится ему волей-неволей поступать, как поступают все прочие олухи, делаться их товарищем по несчастью, ежели он не хочет прослыть чудаком, юродивым, безмозглым упрямцем, недотепой.
219
Перелой — старое название гонореи.
А. Михайлов
Тут заговорил мэтр Юге и сказал, что теперь, коли верить молве, мужчину и мужчиной-то не считают, а уж тем более человеком любезным и обходительным, ежели он мало беседует и совсем не знается с женщинами, а вот, дескать, в старину трудно было встретить такого молодца, чтоб понимал толк в вещах, какими ныне кичатся и каким непреложно следуют.
— Вы тут, — продолжал он, — толковали о любви, а я вам расскажу, как прежде бывало: эдакий хват, разряженный по тогдашней моде, — в пестрой рубахе, в красивом пурпурном кафтане, ладно скроенном и расшитом зелеными нитками, в небольшом красном колпаке или, наоборот, в широкополой шляпе, на коей красовался затейливый букетик, в узких штанах до колен и открытых башмаках, перетянутый цветным кушаком с кистями чуть не до пят, — эдакий галантный кавалер, говорю я, постукивал ногой о сундук и лениво любезничал с Жанной там или с Марго, а потом, убедившись, что их никто не видит, вдруг обнимал ее и, не молвя худого слова, валил на скамью, а уж об остальном сами догадаетесь. Сделав свое дело и даже ухом не поведя, он тут же и откланивался, правда, перед тем преподносил даме букет цветов, в те поры это служило высшим знаком благодарности и свидетельством любви; нет, я, конечно, не говорю, что красотка не приняла бы в дар ленту или там шерстяной платок, да только весьма неохотно, ибо это ее уже связывало. Вы, нынешние повесы, вроде бы понимаете толк в любви и сделали волокитство своим ремеслом, вот и скажите, беретесь ли вы таким способом достичь той вожделенной цели, какую высокопарно именуете благодательным даром, высшим блаженством, наградой за долгие усилия, пятой ступенью любви, — той цели, какую иные ученые мужи зовут старинной забавой, древним занятием или даже милой и приятной игрой на цимбалах либо игрою марионеток, разумеется, отнюдь не монашеской? Ан нет, вы без конца рассыпаетесь в любезностях, не скупитесь на клятвы, приходите в отчаяние, тревожитесь, разговариваете сами с собой, точно лунатики, сочиняете вирши, поете на заре серенады, притворяетесь, подаете в церкви святую воду своей даме сердца, выказываете ей различные знаки внимания, меняете наряды, транжирите деньги, заказывая у купцов красивые надписи, подкупаете слуг, дабы те помогали вам в ваших замыслах, затеваете ссоры, стараетесь прослыть отважными, а на самом деле кажетесь храбрецами только среди женщин, а среди воинов слывете дамскими угодниками; зато, когда вам порою удается поговорить с женщиной наедине, вы, как последние хвастуны, ведете такие вот речи: