Европейская поэзия XVII века

Коллектив авторов

НА СМЕРТЬ ЗВЕЗДЫ

Зашла ли ты, Звезда, высокое светило? Я вижу: да, зашла. А мимо без следа Не просто день, а дни влачатся, как года. Зачем, о Небо, ты Звезду во мрак сокрыло? Вещало Небо мне, просящему уныло: В священных областях теперь твоя Звезда, Всегда пред ней Господь, она пред Ним всегда; И Небесам смешно земное горе было. О Смерть, о мой исход из утлого жилья, Из мира бренного — за гробовые плиты, Туда, где вечна жизнь, — твоей прошу защиты: Освободи меня от скверны бытия, И да увижу я, что воедино слиты Спасение, Любовь, Господь, Звезда и я.

СТРАСТНАЯ ПЯТНИЦА

Что ж солнце по взойдет радеть о вышнем благе? И звезды в небесах зачем не зажжены? Куда уходишь ты, просторный диск луны — Не к морю ли спешишь испить студеной влаги? Нет, вижу: просто ты лишаешься отваги, Узрев позорище священнейшей страны, Где женщины стоят, жарой опалены, И страшной вести

ждут, и сетуют, бедняги. Простишь ли, Господи, слова такие мне? Моих грехов тебе не искупить вполне, Когда не истребишь меня, кто ввергнут в тленье, Когда душе моей Ты не пошлешь веленье И жизнь, и плоть, и страсть, и дом, и суету Всечасно пригвождать к такому же кресту!

В МОЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

И вот опять сентябрь, четвертый день опять — Не мчится время вспять! Сколь много сентябрей и дней четвертых тоже Еще пошлешь мне, Боже? Пожав достаточно, уже могу уснуть: Не краток был мой путь, Я тысячи шагов прошел от колыбели И вот плетусь доселе; Я падал, Господи, я сызнова вставал, Но вечно уповал, Что радость горести должна прийти па смену; Я знаю жизни цену. Я бытия не длить уже могу ни дня — О Господи, меня, Взываю, отпусти: восторги и печали Как сны, давно промчали; Что было — то ушло, а что произойдет — Так то уже не в счет, Все будет только тень минувшего, былого, Чему не сбыться снова. Зачем же дней земных не кину череду? Я, Боже, зова жду, Подай лишь перед тем, как я засну в покое, Прощанье мне такое, Чтоб каждый, о своей помысливши судьбе, Его желал себе.

МИЗОГAM, ИЛИ ХУЛИТЕЛЬ БРАКА

( Сатира)

Свадьбы злосчастный день и злосчастная ночь для мужчины, Я вас не знаю и знать не хочу! — «Что ж, тебе не но нраву Дом, угодья, стада — все приданое?» — Так, но при этом Ты нас избавь от жены и докуки законного ложа! О, драгоценнее всех драгоценностей дар, что ниспослан Нам, батавам, чтоб мы гордилися именем этим, Дочь бессмертных и цель, желанная смертным, — свобода! Кто согласится за мзду лишиться тебя и прогонит С отчих пашен навек, от тебя добровольно отрекшись? Боги! жену себе взять — удовольствие не из дешевых! Свадьба — еще не конец. Чуть наступит день после первой Ночи твоей, Гименей, — вас зову я в свидетели, девы (Мы-то чуть не бегом спешите к свадьбе желанной!): Тот, кто сердился вчера, что распрячь коней своих медлит Солнце и тянет часы вечерние Геспер ленивый, Разве бывает наутро таким, каким был накануне? Пусть новобрачный хохочет, ликует, дарит поцелуи Больше, чем милому их дарила Неэра, и больше, Чем поэт получить от возлюбленной Лесбии жаждал,— Разве не видели мы, как поют веселую песню, Хоть и тоска за горло берет, как смеется на людях Тот, кому плакать велит над отцовской могилой природа, Так что притворство его достойно искусства Бафилла. Праздник вчерашний, увы, обернулся комедией нынче: Зрители-гости идут, и, взаправду вчера ликовавший, Муж, личину надев, разыграть старается радость. Стонет в душе, а губам дрожащим велит улыбаться, Кубки подносит гостям, чтобы Вакх им глаза затуманил, Учит, как может, роль, хохотать и шутить через силу Сам принуждает себя, хоть в груди сжимается сердце И покаянный псалом затянуть готова утроба. Факел свой черный гаси, Гименей! Из Дионина дома, Мальчик с колчаном, беги: ваш триумф совершился — и полно! Ядом безумящим вы еще одного загубили. Время настало узнать перемены внезапной причину. Что за столбняк? Тут надо в тайник природы проникнуть! За ночь одну открылись глаза, с ночной темнотою Скрылись дурман идалийский и льстивые чары Морфея. Вот в чем тут дело: ведь все, что стоит на самой вершине, Близко к паденью всегда; между тем запрещает природа Быть недвижным тому, чему она жить приказала. Тем, чем хотел, овладел ты — и тут погибает надежда, Тут и гневу конец, и любви, и рвенью, и страсти. Вот отчего и душа на себя самое непохожа Вдруг становится, вот отчего мы любим, надеясь, А получив, ненавидим, твердим: «Без этого лучше!» Дива тут нет: ведь порыв наш вершины достиг, за которой Нет ничего, и ум говорит, что дальше — паденье. Верно, Юпитер пылал и желал Юнону, покуда, Страстным поддавшись мольбам, она не пала в объятья. Но, едва удалось насладиться, едва лишь супругой Стала сестра, — о родитель богов и людей повелитель, Что ты творишь? Ты томишься уже, ты боишься затворов Новой тюрьмы, ты не хочешь того, что стало навеки? Дочь Сатурна, теперь берегись! Уж пе спрячет Данаю Медная башня: дождем соблазнитель проникнет сквозь кровлю Стражу минуя. Телец увезет Агенорову дочку, Чтобы преступную страсть преспокойно насытить на Крите. Лебедь обманет жену, из чьего яйца, как цыплята, Выйдут два близнеца, Тиндаридами ложно рекомых. Новая птица прияшет к Астерии клюв крючковатый, Дочку Никтея сатир проведет, пастух — Мнемозину, А подложный супруг — скромнейшую мать Геркулеса. Энносигей, и тебя, ненадежных вод колебатель, Разве видать не пришлось Амфитрите быком и дельфином И убедиться, что ты от законных сбегаешь объятий, Что уж давно в кандалы превратились брачные узы? И у богов не ценится то, что всегда под рукою! Первая ночь есть конец любви. Мужья, сознавайтесь: Нерасторжимый союз счастливыми многих ли сделал? Впрочем, колодок каких пе заставит надеть и в какую Нас не загонит тюрьму барыша заманчивый запах? Пусть не по нраву жена, по по нраву и дом, и шкатулка, И сундуки, и добро: ради пих мы бываем несчастны, Но уж в неволю идем, взвалив ярмо не задаром! Стыдно! Неужто и впрямь достойно честных батавов Быть у богатства рабом? Пресмыкаться перед металлом, Хоть под ногами лежать он самой предназначен

природой? Вот он, ценою прельщен, поклоняется женским уборам,— Тот, кто поставлен судьей над землей и над морем. Послушай, Женщина, пусть хоть тебе удалось урвать себе много

Питер Рубенс. Портрет Елены Фоурмен с сыном

И под золотом скрыть большие темные пятна; Есть благородная страсть и стремленье высокое духа, Можно богатство не чтить! Ведь легко с добром расстаются Те, кто отважен, и мудр, и над всем стоит от рожденья. Славься, доблесть мужей! Тот, кому самого себя хватит, Нужды не знает ни в чем. Пусть кузнец я по воле фортуны, — Буду и тем богат, что есть дело в руках, и вдобавок Буду своих трудов господином, свободным и вольным, Сим па своем челноке и гребец, и кормчий, и мачта. Мантию даст мне судьба — значит, суд мне даст подопечных; А уж иной и не нужно толпы: любой, кто разумен, Жилой ее золотой назовет. Чего еще нужно? Руки ль усердны, язык ли — сидеть без дела не буду И не придется ни праздно хиреть, ни денно и нощно Мыкать заботы. К тому ж холостяк — над собою хозяина Мне ль бояться бровей насупленных, ругани, криков, А иногда и туфли жены? Мне ль таскать за собою, Где б ни бродил я, потомство мое — недоносков-уродцев? Ночью украдкой мой раб не трясет ли постели служанки, Не наградит ли мой дом, всем па смех, внезапным приплодом, Дела мне нет. И еще (хоть и колет горькая правда Людям глаза, я скажу обо всем) не придется мне втайне Мучиться, вдруг обнаружив, что тихо стоит под окошком Сводник: ведь любит всегда жена потемки ночные, Кинфии свет для нее дороже Фебова света. Да, я не буду без сна ворочаться в потной постели, Соображая в уме, какой ее смял соблазнитель, Кто семенами своими успел мое поле засеять, Подозревая не зря, что, едва отлучусь я, к приезду Амфитрионов убор меня ждет — ветвистые рожки. Полно! Уж я накормил сатирой досыта сатиров! Что это, боги?! Ужель у меня на лбу зачесалось?

ИЕРЕМИАС ДЕ ДЕККЕР

МОЙ ПЕРВЫЙ ДЕНЬ

Тебе ли посвятить начало песнопений, О первое звено в цепи моих мгновений? Ты первым — первый день — явил мне божий свет, И я твоим лучом впервые был согрет. Увы! и в том луче мучение лучилось, Которое с тех пор со мной не разлучилось; Ты даровал мне жизнь, но это спорный дар: Смех утром, слезы днем, а вечером — кошмар. Ты даровал мне жизнь, но я ее растрачу Скорее, чем пойму, что в этой жизни значу, Зачем она дана, зачем я отдан ей И как мне с нею быть, ступив в юдоль скорбей. Печалуюсь хожу в любую годовщину. Печалуюсь хожу, но лишь наполовину: Чем больше годовщин, тем ближе мой конец,— И следующий дар готовит мне творец.

МОЙ ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ

День черный, день черней, чем ночь, черней, чем тьма, Слепой, безглазый, беспросветный, непроглядный; Умолкнет голос мой, ненужный и надсадный, И полетит молва, заразна, как чума, О том, что я исчез, блажь слабого ума, Что я, забыт людьми, лежу в могиле хладной, Что выпал навсегда мне жребий беспощадный И все мои дела, как нищая сума, Ничтожны… Черный день, я знаю, ты в дороге. Куда же ты спешишь, о дьявол быстроногий? Помедли хоть чуть-чуть! Присядь передохнуть! А я живу, как жил, — с расчетом лишь на вечность,— Люблю свои стихи, люблю свою беспечность И, день, тебя не жду — хоть завтрашним ты будь.

ПАМЯТИ БРАТА МОЕГО ОТЦА

Несчитано потерь пришлось на этот год! Не в плакальщики ль мне присяжные наняться? Да и моей душе не время ли подняться, За близкими вослед, в печальнейший полет? Но не был никогда столь тягостен уход, Но не было потерь, что с этою сравнятся; Когда и кровь одна, и души породнятся, Разлука тяжелей и смерть вдвойне гнетет. Ты, смерть, видна во всем: и в этих жестких складках В углах немого рта, и в этих, ныне гладких, Расчесанных навек, кудрявых волосах. Я вижу мертвеца на этой страшной тризне, Я вижу мертвеца, что мне дороже жизни, И смерть свою ищу в стихах и в зеркалах.

ЕЕ СМЕРТЬ

И, будет вам, глаза, — иль вытечете сами! Плотиной тяжких век переградите путь Потоку черных слез на щеки и на грудь, Простившись навсегда с прекрасными очами, В которых мрак был днем и ясный свет ночами, В которых боль моя любила утонуть, В которых мой восторг обрел святую суть, В которых доброта зажгла живое пламя. О! неужели та, что мой унылый взгляд Умела отвратить от бедствий и утрат, Сама решила стать моею вечной мукой? Нет! я прочел в ее мертвеющих очах: «Не плачь, мой бедный друг, теряя жалкий прах. Душа моя с тобой — Христос тому порукой!»

ВИЛЛЕМ ГОДСХАЛК ВАН ФОККЕНБРОХ

* * *

Предположить, что мной благой удел заслужен, Что ночь души моей — зарей освещена, Что в карточной игре с темна и до темна Выигрываю я дукатов сотни дюжин; Понять, что кошелек деньгами перегружен, Что кредиторам я долги вернул сполна, Что много в погребе французского вина И можно звать друзей, когда хочу, на ужин; Спешить, как некогда, побыть наедине С божественной Климен, не изменявшей мне, — О чем по временам я думаю со вздохом,— Иль, благосклонности добившись у Катрин, Забыться в радости хотя на миг один — Вот все, чего вовек не будет с Фоккенброхом.