Эвви и три луны
Шрифт:
А вот что они так и не смогли, так это объяснить более-менее ясно, почему Президент вдруг стал другим человеком. Да и не в президенте дело даже – сами реформы идеологически уязвимы. В общем, надо думать и желательно побыстрее.
– Придумаем что-нибудь, – усмехнулась Элла, – что мы, не носители Сверхразума, что ли!
Дегс, министр без портфеля, ветеран сопротивления режиму, вошел с видом человека, который решился. Ну, так и есть.
– Заслуги Тези неоспоримы. Он был необходим как главный, – Дегс тут же поправил себя, – как один из главных борцов с тобой, – он с президентом на «ты», – э… с тобой прежним. Может, он даже и повлиял на это твое…э… «нравственное преображение», я правильно называю?
Кауфман промолчал.
– Но сейчас… нет, я много думал об этом, очень хотел быть неправым здесь, но правда такова – Тези являет собой угрозу для демократии, для будущего Летрии, следовательно. Он может стать авторитарным правителем, пусть и не таким, как ты, но…
– И что же ты предлагаешь? – Гарри имел в виду: «И что же ты предлагаешь мне, человеку, которому не веришь и по отношению к которому всегда готов исполнить патетическую роль Брута? Хорошо, что ты не в курсе».
– Если всё, что ты делаешь сейчас… если всё это по-настоящему – ты должен принять меры, – голос престарелого Дегса зазвенел, – чтобы Тези не погубил всё, что ты делаешь.
– Интересно узнать, какие?
Дегс молчит.
– Неужели я должен с ним сделать то, что и делал, когда был собою прежним? Но ведь это противоречит всему, что ты, Дегс, проповедовал, когда боролся со мной. Ты был непреклонен и мужественен. И мой режим не сломал тебя. Я спасаю свободную Летрию от Тези, а ты возвращаешь себе моральное превосходство надо мной – твое миропонимание снова чисто, прозрачно и непоколебимо, не правда ли?
– Я вообще-то имел в виду: пусть Тези станет руководителем парламентской фракции, но не Президентом. Ты же подумал то, что и должен был подумать, то есть той пропасти между тобой прежним и тобой нынешним, о которой ты говоришь всё время, просто-напросто нет. И, стало быть, ты опасен, даже если сам (вдруг ты всё-таки искренен в своем покаянии) этого не понимаешь.
– А если Тези все ж таки захочет стать президентом, что прикажешь делать мне тогда? – подмигнул ему Кауфман.
– Если ты, – побагровел Дегс, – если ты его не остановишь… значит, ты и хотел стравить нас! – его осенило, – Так это и есть твой план?! Чтобы мы передрались, а ты продолжал властвовать?
– Дегс, я знаю, у тебя сейчас под тогой маленькая такая кобура с маленьким таким револьверчиком, – охранная система, установленная перед дверью кабинета, показала.
– Надеюсь, ты понимаешь, я достану его только в случае твоей узурпации власти, как последнее средство от крайне опасной болезни, – почти по слогам выговорил бледный Дегс.
– А ты уверен, что не ошибешься с диагнозом?
Секретарь вошел поутру, встревоженный и явно не выспавшийся. У Кауфмана теперь новый секретарь, из «активного меньшинства». Пожилой человек. Когда-то был профессором университета, но потерял работу из-за того, что сказал на лекции, что сомневается в чудодейственных свойствах треножника в храме.
– Я проснулся среди ночи от того, что в коридоре кто-то ходит, шаги такие медленные, так можно ходить лишь в глубокой задумчивости, – секретарь начинает неуверенно, он сам еще не понял; предупреждает ли он об опасности или же признается в некоторой своей неадекватности, – шаги взад-вперед от витражного окна до дверей вашей спальни.
– И вы вышли в коридор? – Кауфман пытается помочь ему добраться в рассказе до главного.
– Там была женщина, высокая, в легкой такой полупрозрачной тунике.
«Кажется, он решил поделиться со мной своими эротическими видениями», – мелькнуло у Кауфмана.
– У нее на руках мускулы, как у арбалетчика или даже почти как у гоплита, – перестал смущаться секретарь, – черная грива волос. Мне даже показалось, что волосы были змеями, но я не уверен. И лицо. И глаза… глубокие, черные. Само выражение этих глаз.
Секретарь сбивается несколько:
– Я материалист, вы же знаете. Но говорю то, что видел. Ее лицо и глаза – всё было какое-то не из нашего мира.
Секретарь, ободренный тем, что президент ему верит и не считает его сумасшедшим:
– Мне показалось, что она очень усталая, точней, неприкаянная. И эта ее тоска. Конечно, мне было страшно. Очень страшно. Но такая ее тоска.
– Скажите, Герге, – Гарри Кауфман был серьезен, – а луны? Как вели себя наши луны?
– Как обычно, вроде бы, – промямлил секретарь. Ему, конечно же, было тогда не до лун.
– Они обе были отчетливее, чем обычно?
– Д-да, как будто.
– Я тоже просыпался сегодня ночью и видел – они отчетливее, чем обычно. Гораздо отчетливее, – говорит Кауфман, – и свет был необычно яркий.
– Действительно, яркий. – Теперь уже секретарь уверен, что луны были отчетливее и ярче, чем обычно.
– Следовательно, были полнолуния обеих лун, – развивает свой успех Кауфман.
– Получается так. Да, конечно, так.
– А Готер?
– Тоже был ярким.
Опять же, ночью у секретаря волосы встали дыбом, он трясся всем телом, вжавшись в нишу стены, когда, в шаге от него проходила та женщина и он, не то что не думал о Готере, но вряд ли даже помнил о его существовании. Но понимает сейчас: раз луны были яркими, то и Готер тоже.
– А если яркий, стало быть, полный, – продолжает Кауфман. – Вот всё и сходится.
– Что именно, господин президент?