Ей это нужно, мне это удобно

Лейн МаККайла

– Женщина...

– Нэр, заткнись нахер.

И ради разнообразия он заткнулся. И дал возможность Норе наконец-то поесть в тишине. То, что напротив нее снова сидел человек и в этой кухне она была уже на одна, возвращало Нору в те дни, когда квартиру они снимали еще вдвоем с Яном. С ним, правда, было напорядок светлее, комфортнее и спокойнее, они невинно перебрасывались ленивыми фразами, а не сидели в тягостном молчании, и каждая фраза не резала остро и больно. И не нужно было парировать в ответ, ожидая, что в любой момент в душе взыграет

обида. По всем параметрам Нэр Шеппард был очень плохой заменой.

Но все-таки было еще и что-то такое, что Нора еще никак не могла понять. Это что-то и заставляло ее подсознательно понимать, что вот такое нахождение с Нэром рядом, каким бы тяжелым оно не было, имеет одну важную причину, по которой нахождение с Яном с треском проигрывало по всем фронтам. Это что-то невинно произрастало из тех объятий сегодня ночью и той его руки на ее лбу. Это что-то Нора Цюрик пока еще не осознавала.

Но спустя месяцы, когда она все-таки осознала, то ей захотелось биться головой за стену. И завыть волком.

Он нравился ей. Норе Цюрик кулаками хотелось бить по стене и выораться, выораться от души, потому что она была очень, очень взбешена. Он нравился ей. Нравился, нахрен. Приехали, Цюрик, мы далеко и надолго. Не могла в этот раз выбрать кого-то другого в объекты своих страданий? Зависимость от мудачества не лечится, не так ли?

Нора Цюрик опять вляпалась по уши. Увязла в дерьме по самое горло. Потому что спустя эти месяцы она наконец пришла к логичному выводу, который назревал все это время: ей. Нравился. Нэр. Мать его. Шеппард. Чертовски нравился. Сильно нравился. Почти так же, как Саймон. Но в того она была долго и безнадежно влюблена.

В этот раз угрозу она заметила... Ну, когда ушла в дерьмо еще не с головой.

Что это меняло? Да ничего. Зато здорово объясняло и ее странное влечение к Нэру, и некоторую ревность при мысли о том, что на него, а главное, он сам может смотреть на других девушек, и это желание видеть его, и, наконец, приятное чувство, которое зарождалось в ней всякий раз, когда они разговаривали или, того хуже, он обнимал ее. Маленькое, но уже стабильно устроевшееся в ней чувство.

Так что это меняло? Да, если подумать, совершенно ничего. Если, конечно, не считать того, что у нее начала появляться явная такая эмоциональная зависимость от этого сексиста. Нет, не та, чтобы бегать за ним, пока он ее посылал.

Но он был ей нужен – первый дерьмовый факт. У нее повышалось настроение, когда она проводила с ним свободное время – второй дерьмовый факт. Но самый дерьмовый, самый отстойный, третий факт заключался в том, что теперь на их срачи (почти каждодневные) Нора реагировала... Острее. От этого можно было бежать или даже ненавидеть. Но факт все равно оставался фактом: ей было плохо, когда они срались с Шеппардом. Третий дерьмовый факт.

Да. Осознать все это месяце на четвертом их гребаных недоотношений – полный, фатальный провал. Но к этому же все и шло,

верно, Цюрик?

Именно в это и вляпываются почти все женщины?

Конечно, можно думать, что уж ты-то точно избежишь такой участи. Конечно, можно подумать, что трахаясь с этим гребаным женоненавистником, сексистом и уродом, ты не воспылаешь к нему никакими чувствами. Ко-неч-но. Учитывая, что все это начало зарождаться еще намного раньше, собственно, когда тебя вдруг стало так сильно интересовать, стоит у него на тебя или нет.

Стоит – в этом ты уже убедилась.

А в остальном плане... Нужна ли ты ему? Насколько вообще может быть нужна радикальному сексисту женщина в плане сердечной привязанности?

Нора Цюрик понятия не имела. Но были некоторые моменты, которые ее сильно смущали.

Например, ирисы. Нэр по-прежнему таскал их ей пачками и стабильно. Сам. По собственной инициативе. И орал на работе, что бабы – меркантильные стервы, требующие неоправданных вложений. И тем же вечером стабильно тащил ей ирисы.

Более того, нередко это было логичным завершением их ссор. Иногда Нэр выбешивался до такой степени, что просто рычал: “Я куплю тебе ирисы, женщина”. И Нора таяла. Ирисы всегда имели на нее воистину магнетическое воздействие.

Иногда она и сама спрашивала прямым текстом:

– Ты купишь мне ирисы?

– Куплю, женщина.

Он орался о том, какие бабы – твари. И таскал ей ирисы. Это уже стало как анекдот.

Или, например, то, что он водил ее в ресторан. Кто его просил? Никто.

И, наконец, самое последнее его действие, которое Нора просто никак не могла прокомментировать.

Когда она заболела, то, как он себя вел... Это, черт возьми, расходилось со всеми его догмами и принципами! И делал он все это, опять же, по собственной инициативе.

И то снова, что он таскал ей цветы... Это было интересно. Оказывается, между словами и действиями Нэра Шеппарда могут иметься весьма серьезные расхождения.

За это Нора и хваталась. Словно за спасительную соломинку. Она видела, что он говорил. Видела, что делал. И сопоставляла это между собой. И...

В голове глупой-глупой Норы Цюрик начали зарождаться предательские мысли. А может быть... Может быть, он только так говорит. Может быть, с этими хреновыми особенностями... Можно справиться. Может быть – ну совсем уже тупо – они исчезнут сами собой.

В общем, с той самой поры, когда Нора поняла, что Нэр ей нравится, все стало как-то сложнее. Слова Шеппарда были теперь в раз острее и больнее, чем раньше. А глупая надежда – отчаяннее.

А ведь были и хорошие моменты. Иногда им удавалось нормально поговорить – здорово, отлично поговорить, и Нэр даже не вставлял ничего про женщин. А потом все продолжалось, как и раньше. Норе казалось, что она попала в замкнутый круг.

И порой он так отчаянно давил на нее, что ей хотелось кричать. Вопить от ужаса и сломать стены клетки, в которую она впустила себя сама.