Ей это нужно, мне это удобно
Шрифт:
Три недели – такова была цена вопроса. Три чертовых, гребаных недели. Целых три недели, которые она смогла продержаться почти молодцом.
Нора Цюрик считали дни, как считает шаги уставший путник, когда до цели осталось еще чуть-чуть.
Еще одна неделя пролетела. Неделя, в которых содержалось семь дней. Целых семь дней, за которые она не сорвалась и не видела Нэра Шеппарда. Он по-прежнему был слепым пятном для нее, и у Норы не возникло ни малейшего желания побежать к нему. Если бы он позвал.
Пошла
Случай с Нэром Шеппардом был не тем же самым, что случай с Саймоном Мелларком.
Во-первых, она еще не настолько (уже на этом бы закатить глаза) была влюблена в Нэра. Во-вторых, она еще не настолько скатилась, чтобы не уважать себя.
Нора с большим усилием воли и ценой собственных выжженных нервов заставляла себя каждый день, каждую секунду помнить о том, что наступать на вторые грабли – совершенно не в ее интересах. Она не собиралась стелиться перед очередным мудаком.
Окей, она поиграла сама с собой в опасную игру. Знала, что не надо, но теперь же расплачивалась. Думала, что окажется какой-то особенной, сможет выдержить, переиграть этого чертового женоненавистника. Не получилось, с кем не бывает.
О мудаков девушки обжигаются сотни и сотни раз. Главное, не отдать этим самым мудакам себя в пожизненное рабство.
Нора Цюрик слишком уважала себя, чтобы терпеть вот такое отношение. Она и так довольно долго позволяла этому всему... Вообще продвигаться.
Впрочем, утешала она себя, все могло закончиться гораздо хуже. Этот тип мог заделать ей ребенка, отменив противозачаточное заклинание. По какой причине? Да мало ли, что могло народиться у этого законченного сексиста в голове. Тогда бы она, конечно, сделала аборт, но все равно. А так... Что она потеряла? Ничего. Работа у нее есть, квартира тоже.
Нервы ни к черту, сердце тоже – но с кем не бывает, подлечится. С кем не бывает. У всех когда-нибудь да заканчиваются отношения. И хорошо – в очень редких случаях.
Так Нора Цюрик успокаивала себя каждый день. Подолгу и методично, в отдельных случаях (раз через два) вбрасывая в себя успокоительные зелья.
После них и думалось, и жилось как-то значительно проще. Шеппард не замечался куда легче. А день к концу подходил быстрее. Вот уже и целых три недели.
Еще одна, и она протянет уже месяц. Кое-как, с переменным успехом, но протянет. Целый-целый месяц.
Она отлично прятала внутри свою боль, каждый день – заново, закупоривала надежно, как самую большую бутыль, улыбалась действительно искренне и смотрела сквозь Нэра Шеппарда. Разговаривала с Яном, разговаривала с тем же Нэром Шеппардом и смотрела сквозь него.
Она старательно, умело запирала внутри все свои нервы и переживания. И, очевидно, именно это и подкосило ее.
Именно расшатанные нервы заставили Нору Цюрик свалиться без сил в ночь с воскресенья на понедельник. Так свалиться, что она с большим трудом смогла позвонить на работу
Обычно все эти простуды сбивали ее с ног не так сильно. Но, похоже, состояние, в которое она погрузила себя сама, успокоительные зелья и неспокойная душа подарили ей восхитительнейший откат.
И целый день, порываясь встать с кровати, она смогла это сделать всего лишь один раз. А потом пришли несколько (она не знала, сколько именно) часов забытья, в какой-то из них – Нора точно помнила свои действия – она написала Яну (а, это было еще с утра), что ей очень-очень хреново. Просто чтобы он не беспокоился. Она не просила прямо, но слишком хорошо его знала: наверняка Ян примчится к ней после работы. Просто так, потому что друг из него отвратительно хороший.
И, если честно, как признала Нора чуть позже с невероятным усилием, в этот раз ей действительно очень нужна помощь. Сама она, к сожалению, не справится.
О том, чтобы подняться (даже просто, черта с два, подняться!) речи даже и не шло. А уж о том, чтобы дойти до шкафа с ингредиентами, подготовить место, а затем сварить это гребаное зелье... Только при одной мысли об этом у Норы Цюрик еще больше подкашивались ноги и кружилась голова, ей казалось, что она проваливается все ниже своей кровати и вот-вот непременно ударится о жесткий пол.
Она вскрикивала, когда ее как будто качало на волнах и уносило вниз, металась по кровати и почти, пожалуй, плакала от собственного бессилия.
В эти минуты, свободные от забытья, Нора Цюрик как никогда раньше ощущала пустоту собственной квартиры. Пустоту собственной жизни. Железная, несгибаемая, но сейчас она свалилась без сил и находилась одна, и не было никого, кто примчался бы к ней просто так, потому что...
Ян, Ян не в счет, он был... Нора даже не знала, как это назвать, самим собой разумеющимся, чем-то естественным, отсутствие которого она сейчас очень хорошо ощущала. И чувствовала себя будто бы... Будто бы она была должна ему. За то, что он придет. Если придет. Потому что с каждым часом (она действительно не наблюдала времени) Норе Цюрик казалось, что она придумала это себе сама. Что он придет и все такое. Просто она так привыкла к этому и, наверное, только сейчас по-настоящему заметила, что Яна в ее жизни больше-то и нет.
(Но на самом деле не в Яне было даже дело).
Просто Нора Цюрик отлично помнила, как было в прошлый раз. Она помнила, и ей на глаза наворачивались бессильные слезы. Потому что она знала, что это не повторится.
(На самом деле она все-таки ждала его, подсознательно, гребаная дура, ждала, несмотря ни на что).
Дура, дура, дура. Да он давно уже думать о тебе забыл. Нахер ты ему сдалась. Не сдалась совершенно. Он все тебе высказал, не так ли? Не так ли?
Так. Все, черт возьми, так. И все-таки подсознательно... Она надеялась. Из последних сил, отчаянно ненавидя себя за это, она надеялась. Как безнадежная, отчаянная дура.