Эйфория
Шрифт:
Гарриет переехала к Бенедикту в начале августа.
Сидя на диване с чашкой чаю, Бенедикт следил за тем, как она последовательно и методично выкладывает из чемодана свои вещи, в умиротворяюще медленном ритме располагая их в шкафу, и лениво размышлял о том, что если в больших картонных коробках, которые доставили отдельно, столько же разнообразных необычайно нужных предметов, им понадобится еще один гардероб. Или, возможно, еще одна комната. Бенедикт представил себе просторный тренажерный зал, из которого вынесли все спортивные принадлежности, до отказа заполненный женскими платьями, рядами туфель и – в этом Гарриет была оригинальна – бумажными
Гарриет вопросительно обернулась в его сторону и подняла бровь.
– Я подумал о том, как выглядела бы в моем доме специальная комната для твоих – он хмыкнул – особых предпочтений.
Гарриет закатила глаза.
– Если это намек на то, что я рискую захламить твою квартиру…
– Не рискуешь, – успокоил девушку Бенедикт, поднимаясь, – ты уже ее захламила.
С удовольствием заметив, как в глазах Гарриет вспыхнули хорошо знакомые ему недобрые огоньки, он подошел к одной из коробок и, отогнув половину картонной крышки, заглянул внутрь.
Критически осмотрев верхний слой вещей, сплошь состоявший из все тех же книг, компьютерных распечаток и бумажных пакетов с неидентифицируемым содержимым, он задержал взгляд на царившем среди всего этого небольшом фотоаппарате, небрежно брошенном прямо поверх остальных вещей, не удостоившемся обертки или стандартного чехла.
Склонившись над коробкой, Бенедикт поднял массивный предмет и принялся рассматривать его со всех сторон.
– Не знал, что ты увлекаешься фотографией, – задумчиво сказал он.
– Увлекалась раньше, – пожала плечами Гарриет. – Мои преподаватели говорили, что у меня получается. Камера полупрофессиональная, – добавила она, бросая на Бенедикта взгляд через плечо и глядя, как он с любопытством вертит фотоаппарат в руках. – Где-то в компьютере сохранились фотографии. Если хочешь, я тебе потом покажу.
– Да, хорошо, – рассеянно проговорил Бенедикт, все еще, казалось, полностью поглощенный разглядыванием аппарата. – Все-таки, ты – настоящая папарацци, – наконец, рассмеялся он, сняв с объектива крышку и шутливо наведя его на Гарриет. Та лишь коротко хмыкнула и, ничего не ответив, медленно положила очередной комплект одежды на свободную полку, на сей раз не позаботившись о том, чтобы аккуратно сложить ее. Недобрые огоньки в ее глазах исчезли, уступив место мерцающим ярким искрам. Несколько секунд она молчала, глядя на него, а после подошла ближе и, протянув руку, мягко вытащила камеру из его рук.
– Если я правильно помню, – в ее голосе слышались обманчиво легкие нотки, никогда, насколько он знал, не означавшие на самом деле того, что обещали, – с журналистами в целом и папарацци в частности у тебя весьма близкие отношения.
– Не сказал бы, что близкие, – в тон ей ответил Бенедикт. – Но, постаравшись, я, пожалуй, смогу припомнить несколько… любопытных эпизодов.
Глаза Гарриет сверкнули.
– Не сомневаюсь. Но что мне действительно хотелось бы знать, – открыв заднюю крышку камеры и убедившись, что картридж с картой памяти на месте и аппарат готов к работе, сказала она, – так это почему они никогда не предлагали тебе эротических фотосессий.
– Они предлагали, – Бенедикт, не оборачиваясь, сделал несколько шагов назад и, добравшись до дивана, вновь опустился на него. – И очень настойчиво.
Гарриет рассматривала изображения на маленьком мониторе и медленно подкручивала какие-то настройки.
– Почему ты отказывался? – не поднимая головы, спросила она.
Бенедикт
– Очевидно, потому, что это никогда не было мне достаточно интересно.
Гарриет выпрямилась и, наведя на него объектив, сделала пробный снимок.
Щелчок затвора прозвучал в тишине комнаты сухо и бесстрастно. Тем не менее, именно этот безликий звук, прочертив накалившийся воздух между ними, стал сигналом к тому, чтобы отбросить иносказания и сорвать все покровы.
– Не раздеваться, не вставать, не прикасаться ко мне, – чуть наклонившись вперед, тихо сказала Гарриет. – Делай, что хочешь, кроме этого. Дай мне это, – низким от возбуждения голосом добавила она, увидев, как засветились кошачьим блеском его светлые зрачки.
Не говоря ни слова, Бенедикт поднял руку и, подчеркнуто быстрым движением ослабив узел галстука на шее, задержал на мгновение пальцы на полоске голубого шелка и ответил:
– Принимается.
Гарриет хищно улыбнулась и, опустив взгляд на монитор, нажала еще несколько кнопок на камере. Ее руки, скользившие по виртуальной клавиатуре, двигались быстро и ловко, и Бенедикт, с наслаждением следя за их танцем, медленно откинулся на спинку дивана в ожидании дальнейшего.
Закончив с приготовлениями, Гарриет подняла на него глаза.
– Не раздеваться, – напомнила она.
Бенедикт молча кивнул.
Девушка отбросила назад упавшую на лицо прядь длинных волос и, еще раз улыбнувшись, нацелила аппарат.
Несколько щелчков прозвучали в полной тишине. Бенедикт, пристально следивший за движениями Гарриет, догадался, что это все еще настройка. Опустив камеру, она вновь поднесла ее к глазам и, прокрутив получившиеся снимки и убедившись, что они вполне отвечают ее ожиданиям, коротко посмотрела на него.
– Стоп-слово?
– «Иоланта».
Чуть нагнувшись, Бенедикт запускает руку в волосы и медленно выпрямляется, глядя прямо на нее. Пальцы руки тянутся к воротнику рубашки, захватывают смятую ткань галстука и, замерев на секунду, сильнее ослабляют узел, двигаясь неспешно и уверенно, пока не расправляются вначале с ним, а затем, не считая нужным больше останавливаться, резким движением вынимают верхнюю пуговицу из петли, оставляя обнаженным светлый беззащитный участок шеи. Гарриет властно сощуривает глаза и, не говоря ни слова, щелкает несколько раз, не глядя на монитор, не желая отвлекаться от разворачивающегося зрелища перед ней. Бенедикт легко ласкает пальцами свою шею, затем, наклонив голову и рассеянно коснувшись подушечками подключичной ямки, полувопросительно-полуиронично вскидывает на нее глаза.
Гарриет смотрит на него внимательно, не отрываясь. Кажется, что фотоаппарат, который она держит в руках, служит ей не столько для того, чтобы запечатлеть увиденную картину, сколько ради возможности упорядочить и превратить в нечто определенное и плотное свои собственные ощущения. Это чувство усиливается еще больше, когда она делает шаг вперед и, перенеся вес тела на одну ногу, останавливается в нескольких сантиметрах от него, так что их разделяет только кофейный столик, и, опершись на него коленом, Гарриет делает еще один снимок. Бенедикт пытается представить, как он выглядит на экране: с расстегнутым воротом, чуть растрепавшимися волосами и небрежно поднятой к лицу рукой. Проведя пальцами по щеке, будто желая стереть это изображение, он заявляет себя как обладающего властью большей, чем власть фотографа, – непреодолимой и убедительной властью оригинала.