Эйфория
Шрифт:
Держись, Гарриет, сделав очередной глоток обжигающего черного кофе, дала себе мысленный подзатыльник девушка, – ты провела меньше года в отношениях с Бенедиктом и почти влюбилась в его мать. Скосив глаза, она заметила понимающий взгляд Бенедикта и не сдержала страдальческого вздоха: этот мерзавец все понял и не считал нужным это скрывать. Дождавшись, пока Аманда отвлечется от разговора, чтобы наполнить чашку свежей порцией зеленого чая, – кажется, ее вкусы полностью совпадали со вкусами сына, – Гарриет украдкой показала Бенедикту язык и, обратившись к его матери, вежливо ответила на какой-то абсолютно неважный вопрос. Что ж, подумала Гарриет, если у ее родителей и есть чему
Она вновь обернулась к своему спутнику. Судя по довольному выражению лица Бенедикта, он думал так же.
***
Они поразительно быстро нашли общий язык. Такой была первая мысль Бенедикта, когда он, спустившись в гостиную в девятом часу утра, увидел, как Гарриет, щурясь от яркого солнца, бьющего в высокие окна, с удовольствием надкусывает свежее печенье. Судя по выражению лица Аманды, та получала от их общения не меньшее удовлетворение. Неплохо для начала, мысленно ухмыльнулся Бенедикт.
Завтрак, как и последующая беседа, во время которой Бенедикт, в основном, задумчиво слушал и кивал в нужных местах, пока Гарриет и Аманда оживленно обсуждали казавшиеся им обеим насущными вопросы (как ни странно, таковых у них обнаружилось много – от любимых детективов до последних новостей в колонках Times), оказался приятным продолжением успевшей сложиться за предшествующий вечер уютной атмосферы свободы, близости и ненавязчивой ласки, которую Бенедикт так ценил в своей семье и которую, как он лишь недавно смог признаться самому себе, он безошибочно и с первого взгляда разглядел в Гарриет. Улыбнувшись этой мысли и допив свой чай, он порылся в карманах брюк и достал начатую пачку сигарет. Чувствуя, как его телом овладевает более привычная для вечернего времяпровождения довольная расслабленность, он услышал слова Аманды, обращенные к своей собеседнице:
– Кстати, Гарриет, я ведь не показала вам свои гортензии. Бенедикт больше любит розы, но я прощаю ему эту слабость, – с улыбкой обернувшись к сыну, добавила она. – Хотите посмотреть?..
– Если я правильно помню, – Гарриет лукаво воззрилась на Бенедикта, – ваш сын также неровно дышит к опере и Чайковскому, но мы не будем об этом говорить, – она увернулась от подушки, брошенной в ее сторону, и продолжила: – Разумеется, миссис Тэррингтон, я хочу увидеть ваши гортензии. Тем более, что в гостиной становится душно, – она грациозно поднялась на ноги и направилась к выходу из комнаты.
Аманда и Дэвид Тэррингтоны были детьми типичных представителей английского среднего класса – из тех, что, по представлению тех, кто к этому классу не принадлежит, всю жизнь только тем и занимаются, что подстригают газоны у дома и тратят долгие часы на совершенствование собственного английского произношения. Не слишком состоятельные, но достаточно обеспеченные, чтобы дать своим отпрыскам хорошее образование и не заботиться о завтрашнем дне в той степени, в какой это приходится делать тем, кто не столь преуспел или не был настолько удачливым, чтобы родиться в нужном месте в нужное время. Судя по рассказам матери, которым у Бенедикта не было оснований не верить, она знала Дэвида Тэррингтона столько же, сколько знала саму себя. Они не просто росли вместе – они буквально шли по дороге жизни, опираясь друг на друга, вплоть до того времени, когда юный Дэйви в одиннадцать отправился учиться в школу-интернат, и между ними пролегли километры центральных и проселочных дорог, неровные строчки писем и концентрированный подростковый снобизм.
Ни один из них, насколько помнила Аманда, никогда не относился к их дружбе как
Бенедикт глубоко затянулся и рассмеялся. Они оставались в браке двадцать лет и развелись, когда ему было девятнадцать. Он не был в точности уверен, что именно стало причиной разрыва, но подозревал, что жизнь с профессором английской литературы, в девяти случаях из десяти на вопрос о том, какое сегодня число, отвечавшим неправильно, была не совсем тем, что подходило его матери. Аманда была теплой, умной, терпеливой и способной моментально перестроиться из одного состояния в другое, если этого требовала ситуация, но она категорически не могла и не умела оставаться на берегу, выстраивая домики из песка, когда рядом, в нескольких шагах от нее, колыхалось и звало безбрежное тело океана или глубокая, вечно стремящаяся к новым достижениям река.
Не то чтобы у этой реки или океана каждый раз было конкретное имя. Аманда не была замечена в изменах, и это вовсе не означало, что она умела хорошо скрываться. Скорее, как подозревал Бенедикт примерно до достижения им подросткового возраста (позднее, после откровенного разговора с матерью эти подозрения подтвердились), она умудрялась достаточно просто и элегантно жить своей жизнью, не вовлекая в нее Дэвида, чей интерес к семейным делам упал примерно через года два после рождения Бенедикта.
У них всегда были прекрасные отношения. Достигнув за несколько лет осторожных экспериментов максимально удобного соотношения близости и дистанцирования, каждый из членов их семьи так или иначе нашел себя в том, как общаться, делиться значимыми моментами, принимать и отдавать чувства, искать и находить поддержку, и в какой-то момент Бенедикт, чьи друзья и знакомые регулярно оказывались если не в центре, то, во всяком случае, на опасной периферии семейных скандалов или вдруг становились болевой точкой или затянутым узлом какого-нибудь сложного внутреннего семейного конфликта, с удивлением понял, что несмотря на то, что его родители явно не относились к тому типу людей, с которыми он с легкостью находил общий язык, в целом, он был счастлив быть их сыном и принадлежать к этой странной, на первый взгляд, диковатой и хаотично развивающейся семье.
К слову сказать, с течением времени развитие становилось все более бурным. Примерно в тот же период, что Бенедикт поступил в университет, Дэвид, пережив несколько кризисов, ни один из которых не имел отношения к среднему возрасту, но зато имел отношение к его флегматичной и устойчивой натуре, вспыхнувшей столь же страстно, сколь и внезапно, завел роман со своей аспиранткой и уехал в Уэльс. Аманда, у которой Бенедикт как раз тогда гостил на каникулах, в ответ на вопрос, как она к этому относится, только плечами пожала и показала ему фотографию своего нового любовника. Бенедикт расхохотался и больше к этому не возвращался.
Вновь задуматься о том, что происходит с его матерью и насколько хорошо она себя чувствует в каком-либо из своих новых амплуа, его заставило возвращение из-за границы Тони. Так вышло, что, стремясь увидеться с Бенедиктом, тот позвонил в дом его родителей, хотя знал, что он давно там не живет. Вероятно, просто потерял номер его телефона – сейчас Бенедикт даже не мог вспомнить, что стало причиной этой ошибки. Но последствия ее, надо было признать, – и Бенедикт был убежден, что, заговори они с ним на эту тему, Тони бы с ним согласился, – последствия ее впечатляли.