Эйфория
Шрифт:
Не раздеваться.
Гарриет смотрит на него так, словно пожалела о том, что попросила его об этом, но уговор есть уговор, и Бенедикт скользит пальцами по пуговицам на рубашке, дразня и провоцируя ее, обводя некоторые и задерживая на них внимание, пока не возвращается к самому верху, и медленно расстегивает сначала одну, потом вторую, затем переходит к манжетам, которые также оставляет небрежно расстегнутыми, не подумав даже закатать рукава, и все это время его взгляд неотрывно следит за камерой, фиксирующей каждое его движение. Темный глазок диафрагмы отыскивает уязвимые места, не позволяя скрыть ничего, что могло бы стать значимым для него, и когда Бенедикт кладет руку на ремень
Бенедикт слегка выгибает спину – ему нравится эта открытость и безграничность, он почти по-женски наслаждается тем, как смотрит на него равнодушная линза, за которой, он хорошо знает, – теплое дыхание девушки, которая в этот момент испытывает такое же острое желание, как и он.
Дай мне это.
Но Бенедикт не спешит. Он медленно расстегивает ремень брюк, вытаскивая пряжку из петли, откидывает металлический замок и некоторое время просто сидит, наблюдая за тем, как быстрыми сухими щелчками фотоаппарат захватывает его расслабленную, спокойную позу. Он ждет еще несколько секунд, прежде чем коснуться пальцами змейки и неторопливо потянуть ее вниз. Всхлип, который слышится ему в теперь уже совершенно точно рваном и глубоком дыхании Гарриет, становится наградой за терпение: Бенедикт движется дальше, освобождая свое тело от одежды, спуская брюки до бедер, но не до конца, оставаясь на грани, достаточной, чтобы можно было увидеть его желание, но не слишком выдающей его подлинную силу. Чуть приподнявшись, он меняет положение, опираясь плечами на спинку дивана, откидывает голову назад и замирает, прислушиваясь к тому, как нарастает, будто морской гул или низкое звучание далекой музыки, стремление отдаваться и брать, получить все прямо сейчас и прямо сейчас взять все от нее.
Это был ответ на вопрос, который несколько месяцев назад задал ему Тони, спросив, какие отношения у него с Гарриет. Бенедикт тогда помолчал, а затем, подумав несколько секунд, сказал, что если бы у него имелось точное определение того, что между ними происходит, вероятно, происходящее не имело бы никакого смысла. Тони в сердцах обозвал его болваном, и на этом разговор закончился. Но сейчас Бенедикт прекрасно понимал, что фактически попытался ускользнуть от ответа, который на самом деле лежал на поверхности. И звучал он так: с самого первого момента, с того дня, когда Гарриет Хант показалась на пороге его кабинета, какая-то часть его осознала, что эта женщина должна остаться с ним. То, что для этого им понадобилось больше года и забыть друг о друге более чем на шесть месяцев, ничего не меняло. Гарриет была вопросом и ответом, она была светом и тьмой, и она была тем человеком, с которым он всегда находил себя, где бы он ни был, и Бенедикт был уверен, что она чувствует то же самое. Он вспомнил, как несколько месяцев назад, после какого-то особенно утомительного дня в университете, глядя на то, как Гарриет, устроившись на его кровати, увлеченно читает эссе его студентов, разной степени забавности и абсурдности, он, наконец, решился задать ей вопрос, занимавший его все время, что они встречались, и получил на него ожидаемый, но от того не менее удививший его ответ.
– «Таким образом, поскольку открытие необычных свойств клитора в значительной степени привело к тому, что женщины освободились от потребности в мужском доминировании и использовании пениса для сексуального наслаждения, это стало первым шагом в воспрявшей духом сексуальной революции»… Как ты это читаешь? – спросила Гарриет, подняв голову от листа с отпечатанным на компьютере текстом.
– Гарриет, мне платят за это деньги, –
– Если бы я знала, каким недостойным способом ты зарабатываешь на жизнь, ни за что бы не связалась с тобой, – преувеличенно серьезно покачала головой Гарриет.
– Никогда не поздно узнать страшную правду, – меланхолично заметил Бенедикт. – Так говорит Тони Брокстон, – сказал он, услышав с правой стороны от себя, оттуда, где сидела девушка, неопределенный звук – нечто среднее между вопросом и скептическим фырканьем.
– Кто это? – Гарриет отложила в сторону эссе и придвинулась ближе к нему.
– Студент из моей группы, – Бенедикт повернулся набок и улегся поудобнее, опираясь на локоть. – Он очень умен, учится, как зверь, и помешан на психоанализе.
Гарриет снова хмыкнула.
– Полагаю, «учится, как зверь» – это не то определение, которое ему бы понравилось.
– Почему ты так думаешь?
Гарриет наморщила нос.
– Люди, которые любят узнавать о себе и других страшную правду, обычно не слишком заинтересованы в собственной или чужой животной природе. Уверена, его девушка его ненавидит.
Бенедикт расхохотался.
– Она его обожает. В этом-то и проблема.
Гарриет многозначительно кивнула. Весь ее вид говорил о том, что именно это она и имела в виду. Закончив смеяться, Бенедикт еще раз внимательно посмотрел на нее. Его следующая фраза прозвучала, как утверждение, хотя это было лишь отчасти так:
– Гарриет, по мнению большинства людей, я действительно зарабатываю деньги недостойным способом.
Гарриет в задумчивости наклонила голову.
– По мнению большинства людей, полагаю, Тони Брокстон – идеальный претендент на получение ученой степени в твоем университете, – медленно сказала она.
Бенедикт молча кивнул.
– Однако это не так. – Гарриет улыбнулась и, придвинувшись ближе к Бенедикту, сказала спокойно и отчетливо: – Бенедикт Тэррингтон, я была твоей клиенткой, я прошла через твою игровую комнату, и я хорошо знаю, чем ты там занимаешься. Если тебя волнует, ревную ли я к твоим клиенткам…
Бенедикт раскрыл рот, словно пытаясь что-то сказать.
– … то нет. Не спрашивай меня почему, я сама не знаю. Уверена, Тони Брокстон смог бы это объяснить, но у меня нет ни малейшего желания приглашать его в твою спальню. Мне кажется, или твое агентство устроено так, что ты свободен выбирать клиентов?
Бенедикт откинулся на спину и несколько секунд лежал неподвижно, закрыв лицо руками и борясь с желанием снова рассмеяться, то ли от нелепости сложившейся ситуации, то ли от облегчения. Он не мог бы заподозрить Гарриет в том, что она озабочена проблемами верности и «принадлежности», и все же прекрасно осознавал, что при соответствующем настрое некоторые стороны его работы могут причинить боль. Господи, он просто не хотел делать ей больно.
Он отнял руки от лица и посмотрел на Гарриет. Та разглядывала его спокойно и с веселым пониманием.
Черт подери.
Забавно, подумал он, встретить женщину, которая относится к любовной связи так же, как и ты, и обнаружить, как то, что еще недавно казалось внимательностью и деликатностью, внезапно оборачивается чрезмерной осторожностью. Помедлив, он поднялся и, притянув Гарриет к себе, зарылся лицом в ее волосы.
– Напомни мне, что я полный идиот, если я еще когда-нибудь спрошу тебя об этом, – тихо сказал он, целуя ее в висок.
– Обязательно, – фыркнула Гарриет, – тем более, что в том, что ты непременно в обозримом будущем предоставишь мне для этого повод, я ни капли не сомневаюсь.