Эйфория
Шрифт:
Бенедикт засмеялся и шутливо укусил ее в плечо.
– Маленькая мерзавка. Ты не знаешь, что я с тобой сделаю.
– Надеюсь, что нет. – Гарриет высвободила одну руку и потянулась за брошенным неподалеку злосчастным эссе. – Иначе мне придется… как тут сказано? «Прекратить использовать мужское доминирование и обратить внимание на возможности собственного клитора». – Она чуть повернула голову и хмыкнула, встречаясь с его губами. – Я думаю, ты не станешь отрицать, – проговорила она несколько секунд спустя, – что автор этого эссе весьма талантлив. В целом, думаю, если убрать все грамматические ошибки…
– Гарриет.
Остановившись и подняв на него глаза, Гарриет вопросительно посмотрела на Бенедикта.
– Ты испытываешь мое терпение. Если ты немедленно не замолчишь, я вытрахаю тебя жестко и без малейшей пощады, так что ты забудешь даже думать о клиторе
Гарриет рассмеялась.
– Думаешь, я стану просить пощады?
Чувствуя, как медленно изгибается ее тело в его руках, Бенедикт вспомнил, как примерно то же ощущение восторга и безграничной власти, неизвестно кем предложенной и неизвестно кому принадлежащей, он испытал во время сеанса с Элис Саммерфилд и как обещал самому себе, что непременно сделает то же самое с Гарриет. Что ж, если она действительно этого хочет… Крепче сжав девушку и с удовольствием поймав губами вырвавшийся у нее удовлетворенный вздох, Бенедикт в одно движение уложил ее на кровать и, прочно удерживая обеими руками, опустился сверху.
– Гарриет, ты попросишь пощады, – низким от желания голосом сказал он. – Но ты ее не получишь.
Гарриет восхищенно застонала.
…Вспоминая сейчас тот вечер, Бенедикт подумал, что если ему требовалось что-то, что позволило бы ему достичь разрядки, не прикасаясь к себе, то, похоже, он это нашел. Будто прочтя его мысли, Гарриет в мгновение ока отбрасывает фотоаппарат, и через несколько секунд оказывается у него на коленях.
Ее блузка облаком белого шелка планирует на ковер; той же участи удостаиваются джинсы и тонкое невесомое белье. Бенедикт останавливается на минуту, желая перевести дыхание, и поднимает на нее глаза.
– Добро пожаловать домой, Гарриет.
Глава 9
Аманда. Фроттола
Фроттола (итал. frottola, точная этимология неизвестна) в итальянской музыке конца XV – начала XVI веков – пьеса (изначально вокальная, с текстом на итальянском языке) на 3—4 голоса лирического характера, большей частью в моноритмической фактуре, слегка украшенной имитационной полифонией, с ярко выраженными метрическими акцентами.
Как правило, фроттолы писались преимущественно в строфической форме (одна и та же музыка для каждой строфы текста); поэтическая форма обычно содержит рефрен. Стихи фроттолы – любовная лирика в разнообразных формах, среди которых были особенно популярны бардзеллетта (barzelletta, с чертами виреле), strambotto, capitolo, canzona и даже сонет.
Фроттолы нотировались как сочинения для небольшого вокального ансамбля; издавались они (как и все другие многоголосные песни того времени) в виде поголосников. Считается, что верхний голос фроттолы мог исполнять солист, а партии остальных голосов поручались музыкальным инструментам (виолам, лютне, клавишным инструментам).
Разглядывая небольшой белый особняк в неоклассическом стиле, Гарриет поймала себя на мысли о том, что не ожидала, что этот дом окажется настолько похожим на Бенедикта.
Шагнув с подъездной аллеи по направлению к воротам, она на минуту остановилась, чтобы рассмотреть получше чистые линии стен и задумчивую темноту окон. Высокий, устойчивый и светлокожий, дом казался то ли огромным кораблем, устремленным к собственным, выбранным однажды и только ему ведомым берегам, то ли белоснежной раковиной, в которой нашло приют какое-нибудь древнее, но на удивление добродушное чудовище.
Бенедикт подошел сзади и коснулся ее плеча.
– Выглядит пугающе?
Гарриет покачала головой.
– Трудно поверить, что ты не любишь это место.
Бенедикт в задумчивости наклонил голову.
– Я люблю это место. Я ему не принадлежу.
Гарриет кивнула и вновь перевела взгляд со своего спутника на возвышавшееся перед ними строение.
– Да, пожалуй, теперь я понимаю, – медленно произнесла она и, взяв его за руку, добавила: – Пошли.
Бенедикт улыбнулся, и они двинулись вперед по усыпанной гравием дороге к дому.
***
Сидя несколько часов спустя в гостиной дома Тэррингтонов и потягивая прекрасный кофе, Гарриет думала о том, каким образом могло получиться, что она познакомилась с матерью Бенедикта только сейчас – учитывая, что ее родители
Забавно. Гарриет сделала еще один глоток и украдкой бросила короткий взгляд на Аманду и Бенедикта. Оба высокие, гибкие и элегантные, они были не просто похожи – вместе они производили впечатление двух больших довольных кошек, минутой ранее вернувшихся с охоты и лениво отдыхающих в своем логове. Прищурившись и стараясь не выдать своего любопытства, Гарриет скользила глазами по лицу, шее, плечам и фигуре Аманды. Как и Бенедикт, она не была красива в общепринятом смысле слова – но так же, как и от ее сына, обладавшего совершенно особенной, глубокой и уверенной грацией, которую можно было, скорее, считать чертой характера, нежели отнести к особенностям внешности, от нее исходила спокойная уверенность и сила, разбавленные, впрочем, нотками иронии и нежности; Гарриет находила такое сочетание обезоруживающим.
Не было никаких сомнений в том, что Бенедикт привез ее сюда не столько ради того, чтобы познакомить свою мать со своей девушкой, сколько, чтобы познакомить свою девушку со своей матерью. Гарриет спрятала улыбку. На первое приглашение съездить на выходные в дом его родителей она ответила отказом. В первую очередь потому, что терпеть не могла подобные встречи. Сидеть несколько часов, а то и дней кряду, выслушивая воспоминания о прощлом или, не дай Бог, впечатления о настоящем, от людей, с которыми, кроме чисто формального родства, ее ничто не связывает, – примерно так выглядел один из ее самых страшных кошмаров. Когда Гарриет поделилась этими соображениями с Бенедиктом, тот только хмыкнул, заметив, что рад, что у нее столь очаровательные и милые кошмары, и больше не возвращался к этому разговору. А спустя неделю ей позвонила Аманда Тэрррингтон и вежливо повторила приглашение. Поговорив с матерью Бенедикта несколько минут на совершенно отвлеченные темы, вроде последних новостей и погоды, Гарриет впервые в жизни поняла, насколько наивными были попытки ее родителей повлиять на нее. Она мысленно поздравила Бенедикта с тем, что эта женщина, похоже, не стала испытывать на нем свое самое опасное оружие, и покорно согласилась приехать.
Допив свой кофе, Гарриет потянулась к стоящему на столике кофейнику, чтобы налить себе еще, и вновь украдкой посмотрела на хозяйку дома.
Она была восхитительна. Красивая не той броской и всеобъемлющей красотой, которая делает женщину кумиром миллионов или частой гостьей обложек глянцевых журналов, Аманда Тэррингтон, – кажется, Бенедикт говорил, что много лет назад она сама увлекалась фотографией и построила довольно успешную карьеру в этой области, – была из тех женщин, которые будто бы всегда выглядят, как знакомое слово, написанное на иностранном языке. Еще до приезда сюда Бенедикт показал Гарриет несколько ее фотографий, но изображения, снятые пусть и на самую лучшую камеру мобильного телефона, не могли передать сдержанной грации, ленивой кошачьей мягкости и легкой улыбки, мерцающей в светлых глазах. Впервые увидев Аманду стоящей на пороге ее дома, Гарриет не удержалась от того, чтобы обернуться и посмотреть на мужчину, сопровождавшего ее. Почти все в ней: прихотливый разрез глаз, волнистые золотистые волосы с упрямой прядью, вечно спадающей на лоб, высокие скулы и, самое главное, – неуловимая нежность тигрицы, прячущей в подушечках лап острые когти, – было настолько близким, хорошо изученным и знакомым, что в первый момент Гарриет даже растерялась. Впрочем, она быстро взяла себя в руки, напомнив себе, что если она справилась с эмоциями в первую встречу с ее сыном, которому предложила лишить себя девственности, то с Амандой справится тем более.
Новым открытием стало то, что с Амандой не надо было справляться. Много раз до того Гарриет терялась в догадках, как Бенедикту удается сходу расположить к себе большинство людей, некоторые из которых, в силу его профессии, оказывались изначально настроены подозрительно или полны предубеждений. И лишь впервые увидев Аманду, она догадалась, откуда взялась его ласковая и спокойная манера общаться и смотреть так, что уже через несколько минут после знакомства сомнения и страх, настороженность и смущение исчезали без следа. Аманда умела говорить ни о чем с таким расслабленным и довольным видом, что ее собеседник, как успела на собственном опыте убедиться Гарриет, незаметно для себя вовлекался в процесс и спустя некоторое время с удивлением обнаруживал себя рассказывающим какие-то дикие подробности собственного детства, сопровождаемый сдержанной и теплой улыбкой своей визави. И это было потрясающе.