Фабрика драконов
Шрифт:
Глядя, как судорожно дрожит женщина, Восемьдесят Второй хотел сделать хоть что-нибудь, но надо было уходить. Вот ведь как нехорошо вышло: и не помог, и напугал пуще прежнего. А еще мальчика колотило от досады, что женщина не смогла постоять за себя даже тогда, когда ее мучитель лежал беззащитный. В глазах словно замельтешили бесовские красные тени: то была взметнувшаяся в нем внезапная ярость. В неистовом порыве Восемьдесят Второй взметнул руку с зажатым в ней камнем, целясь ненавистному охраннику в неприкрытую голову. Еще никогда он не был так близок к тому, чтобы решиться на убийство.
Но он сдержался. Тело дрожало от исступленного усилия не убивать этого простертого перед ним человека. Оказывается, на то, чтобы всего лишь опустить руку, силы подчас требуется гораздо больше, чем вскинуть ее для удара.
«Нет, не надо, — внушал он себе. — Пока не время».
Надо было сделать еще кое-что.
Он собрался уходить, чувствуя при этом на себе взгляд женщины. Нет, взгляд этот не молил о помощи, и не было в нем проблеска надежды на спасение. Все, что в нем было, это тусклая, обреченная покорность, от которой надрывалось сердце.
Гнев багровыми угольями полыхал в мозгу. Кинув напоследок взгляд на лежащего пластом у себя на койке Картерета — голого, пьяного, — Восемьдесят Второй против воли сунул камень в карман.
«Пока рано, — решил он окончательно. — Но уже скоро».
Пробравшись в дальний угол караульной, Восемьдесят Второй отомкнул замок и проскользнул в Дом Воплей. У него был план, хотя и крайне рискованный. Он уже как-то пытался выслать видео охоты. Теперь можно было попробовать еще кое-что. Но если поймают… За свою шкуру он, в общем-то, не опасался: дожить до взрослых лет мальчик все равно не рассчитывал. Другие недотянули и до его возраста. А вот чтобы устроить что-нибудь скверное Картерету, надо было и вправду постараться; тут и требуется осторожность.
Благополучно миновав все камеры наблюдения, он нашел, что искал: ноутбук на столе одного из спецов. Восемьдесят Второй заприметил его вчера и надеялся, что его не уберут. Получается, надеялся не зря.
Открыв его, он нажал кнопку «пуск». Ноутбук загружался, казалось, целую вечность, но, когда загрузился, выход в Интернет был очень даже четкий. Восемьдесят Второй облизнул пересохшие губы, стараясь не слышать гулкого биения сердца. Так, вот страница браузера, набиваем адрес в Yahoo, логинимся на тот же имейл-акаунт — и за работу. Не успев еще набрать сообщение, он обратил внимание, что у ноутбука есть встроенная веб-камера.
Впервые за многие недели лицо Восемьдесят Второго тронула улыбка.
Глава 51
В полете.
Воскресенье, 29 августа, 12.44.
Остаток времени на Часах вымирания:
83 часа 16 минут (время местное).
Ущербный я человек. Мне это известно. Возможно, потому и мой лучший друг тоже в каком-то смысле «ку-ку». Наше знакомство состоялось из-за Хелен. С ней мы дружили, когда еще учились в средних классах. Однажды в сентябре, под вечер, компания придурков старшекласников, налакавшись виски и основательно обожравшись дури, подкараулила нас на соседнем пустыре. Меня испинали до полусмерти — повредили и поломали все, что только можно, — и я валялся в луже крови, не в силах ничем помочь Хелен, которую сукины дети насиловали спереди и сзади. Физически мы оба потом оправились. А психически… ну а вы как думаете? Я исходил от отчаяния и бессильной ярости, а Хелен наглухо ушла в себя и затерялась где-то во мгле. Всю оставшуюся жизнь она периодически проходила курсы медикаментозной и психологической реабилитации. Руди взялся за нее, когда нам с Хелен было по двадцать с небольшим, и с той поры она постепенно пошла на поправку. И вот однажды я зашел в гости, а ее нет. То есть тело имелось, но уже холодное.
Что можно сделать, когда в тебе гаснет всякий свет? Лично я научился пользоваться темнотой. Через несколько месяцев после того нападения я занялся боевыми искусствами, причем не в какой-нибудь секции, а в настоящем японском додзё — и за годы обучения освоил все самые каверзные и грязные приемы, какие только мог. Во всяких там соревнованиях я не участвовал; я просто учился драться. По достижении возраста я пошел в армию, а оттуда поступил на службу в полицию Балтимора. Руди знал, что то нападение сделало с Хелен и со мной. В тот день я утратил почти всю свою человечность, а остатки потерял, когда она наложила на себя руки. Постепенно я разделился как минимум на три обособленных, хотя местами и совместимых личности: цивилизованного человека, копа и воина. Цивилизованное «я» во мне, несмотря на все, по-прежнему тяготело к идеализму. Коп был существом более циничным и не таким наивным (к счастью для всех нас, рулил в основном именно он). Однако когда пахло жареным, наружу деловито выбирался воин: дескать, а ну-ка, подвиньтесь, сейчас я займусь. Так что когда, сидя в шумной темноте С-130, я сортировал в уме всевозможные расклады, помогал мне в этом коп, но и воин был готов скользнуть в потемки и разобраться там с гадами по полной.
Надо бы, наверное, поделиться своими переживаниями с Руди: о Большом Бобе, о перестрелке в «Глубоком железе», о находках в норе Хекеля. Чувствовалось, что мой самоконтроль мало-помалу идет на убыль. Понятно, что я профессиональный солдат, бывший детектив да еще инструктор по боевым искусствам — и то, и другое, и третье требует нешуточной самодисциплины и самообладания, — но не забывайте, что я еще и подпорченный товар. У парней вроде меня самоконтроль периодически нуждается в профилактике.
Руди до перехода в ОВН работал полицейским психиатром. Его задача — присматривать за целым взводом бойцов с передовой: мужчинами и женщинами, которые вынуждены по долгу службы то и дело браться за оружие. Как любит подчеркивать сам Руди, насилие, неважно насколько оправданное, неизбежно оставляет отметину. Сегодня я убивал людей, более того, горел желанием найти и убить еще нескольких. Эта нужда, эта иссушающая жажда найти ответственных и воздать им по заслугам не давала мне покоя, просто жгла меня изнутри, а комната, наполненная газом, как известно, не лучшее место для курильщика.
С другой стороны, боевой пыл тоже нельзя терять: именно моя способность эффективно наносить удары и привлекла внимание Черча. Работа у него наделила меня необходимой рубцовой тканью — качеством, весьма полезным в драке, особенно когда таковая возникает внезапно, словно из ниоткуда. В сущности, ведь не мы сами на нее напрашиваемся. Не мы устанавливаем правила; зачастую самое пакостное насилие обрушивается на тебя как снег на голову. И не ты задаешь здесь тон. Никто из нас его не кличет, не будит понапрасну, но жизнь не спрашивает, справедливо ли оно, готов ли ты его принять. А если ты не готов схлестнуться с опасностью, молниеносно отреагировать на предательские выстрелы из-за угла, тебя сразит первым же залпом. Или можно прикрываться, лезть в клинч, но когда тебя метелят, зажав в углу, разве это выигрыш в поединке? Печальная правда в том, что верх при этом берет твой противник, а ты все равно остаешься в проигрыше. Это не спорт, очков тут никто не считает, а достается тебе в процессе по самое не могу. Заехав запрещенным ударом и прытко увернувшись от сдачи, шакал понемногу входит во вкус, почуяв кровь и пьянея от безнаказанности, и будет наседать на неуклюжего верзилу с кривенькой панк-рокерской ухмылкой, пытаясь ударить побольней, а лучше чикнуть ножиком по горлу. С таким сладить нелегко — точнее, очень даже трудно. Если такого задеть, то толку не особо много, а на ругань и угрозы он лишь оскалится — лучше и силы на это не расходовать. У него иной задор, и сложно предсказать, куда он бросится в следующую минуту. Знаешь лишь, что твой враг сделает это непременно. Единственная верная линия здесь — быть плохим парнем.
Плохой парень должен непременно прикончить врага, причем с первого захода, иначе понятия «охотник» и «добыча» примут новый смысл, поменяются местами. Плохой парень запрещенных ударов не терпит — он бьет сразу и насмерть. Зачем ему кожурка? Ему подавай сразу самое вкусное, такой уж у него норов.
И я понимаю подобных парней. Знаю, что движет этими ненормальными.
А как же: я ведь сам такой. Убийца во мне зародился на окраине Балтимора, под тупыми ударами башмаков и под крики невинной девчонки, что разодрали мне душу в клочья.