Фабрика мертвецов
Шрифт:
– Нам… …э-э, туда! – Капочка (а может, Липочка) покрутила головой, словно не вполне уверенная куда идти, и повела Митю через переднюю залу, почти пустую: лишь снова зеркало и портреты.
Висящий на ближней стене портрет был плохоньким, скорее всего написанным местным художником, но Митя замедлил шаг, а потом и вовсе остановился. Изображенная на нем дама была одета по старушечьей моде двадцатилетней давности: глухое темное платье, кружевной чепец, из-под которого не выглядывало ни единого волоска. Лицо ее, с гладкой кожей, казалось странно молодым, словно вполне еще привлекательная
– Это - наша бабочная тетушка! – немедленно сообщила его спутница.
– Не-ет, это наша теточная бабушка! – бесшумно взлетевшая по лестницы сестрица возникла у Мити за спиной – от простыней она уже успела избавиться.
– Мы – ее внучатые племянницы! – хором возвестили барышни, а потом лишь одна из них добавила. – Нашего покойного дедушки сестрица. Только мы ее никогда не видели.
– Ее убили, еще когда противный Петька только родился.
– Убили? – Переспросил Митя – вот вам и тихие места!
– Во время крестьянских волнений. Когда предыдущий невинно убиенный государь-император повелел, чтоб мы… то есть, не мы, конечно, а еще дедушка и бабушка…
– И бабочная тетушка!
– Теточная бабушка! Чтоб они зачем-то отпустили здешних крестьян на волю, и отдали им много-много кусочков от нашей земли. А им почему-то те кусочки не понравились. Хотя батюшка до сих пор не понимает, зачем нам вовсе было отдавать.
– закончила одна.
– За выкупные платежи. – пробормотал Митя. В питерских салонах весь последний год, с приходом нового государя, тоже принято иронически не понимать, для чего все реформы предыдущего императора были затеяны. Но должен же он показать глупым девчонкам, что умнее и знает больше.
– Так за это деньги полагались? – изумленным хором вопросили барышни и переглянулись. – Как думаешь, куда потом делись?
– В Европу ездили?
– Или на противного Петьку потратили!
– А это кто? – поторопился вмешаться Митя, кивая на портрет напротив: там тоже была изображена старуха – на сей раз по настоящему древняя, а наряд ее относился ко временам и вовсе до французского нашествия. Только вот глаза… глаза были точно такими же: пронзительными, странными, и что скрывать… страшноватыми.
– А это уже ее бабочная тетушка! – сообщила одна из сестриц, кивая на первый портрет. Покосилась на сестру и снисходительно добавила. – Ну или теточная бабушка, ладно уж…
– А вот это тогда – бабочная тетушка теточной бабушки? – саркастически хмыкнул Митя, указывая на третий портрет: на сей раз дамы лет тридцати с нарумяненными щеками и густо напудренными по моде еще прошлого века волосами. Но глаза, глаза… они были одинаковы у всех трех портретов!
– Какой вы умный,
– А у бабочной тетушки номер три тоже есть своя… - начал Митя… и тут же понял, что вопрос бессмыслен: на четвертой стене висел портрет, настолько старый, что превратился просто в почерневшую от времени доску, на которой внимательный взгляд мог различить лишь смутные контуры фигуры… но даже с него на Митю смотрели жуткие пронзительные глаза!
Ответить сестрицы не успели – совсем рядом раздался отчаянный вопль.
– Ах Боже мой! – сестрички дружно схватились за сердце. – Бежим скорее туда, Митя!
– Нет, не бежим. – Митя едва успел подхватить сестричек под руки – те дернулись как норовистые лошадки в запряжке, едва не опрокинув его на пол.
– Но Митя, вдруг там убивают? – глядя на него глазами искренними до полного неправдоподобия, вскричала одна.
– Вдруг вы можете спасти? – подхватила вторая. – Вы же герой? Все настоящие мужчины – герои!
– Я уже спасаю. Вас. Если вы туда не пойдете, вас никто и не убьет. Сразу две спасенные барышни – да, я герой. – невозмутимо согласился Митя. «С вами я точно никуда не побегу. Тем паче на невразумительные вопли».
– Каа-акой вы! – протянули сестры даже с некоторым задумчивым уважением.
– Ая-яй! – крик повторился снова. – Петька, дурак, пусти!
– Может, и правда убивают. – согласился Митя. – Глупость бывает убийственной.
– Петр Родионович, прекратите! – вскричал женский голос с легким «металлическим» акцентом, какой бывает у германцев, хорошо говорящих по-росски. – Если вы сейчас же не оставите сестру, я позову вашего отца!
– Вам, фройляйн Антония, не заступаться за эту дрянь надо, а смотреть за ней получше! – откликнулся раздраженный мужской голос. – Девчонку следует примерно отодрать за уши, чтоб не жадничала и не крала!
– Я ничего не крала, я только взяла вишни! Мама бы мне сама дала!
– заверещала девчонка.
– Вот и следовало попросить маму, а не хватать! Совала свои пальцы во все подносы, испачкала платье, фу, толстая жадная свинья!
– Она бы не испачкала, если бы вы не кинулись отнимать! – возмущался женский голос. – И перестаньте оскорблять девочку!
– Сам свинья! Петька – хряк! – вопила девчонка. – Гость все не идет и не идет, что ж мне – голодать?
– Алевтина, замолчите, вы не лучше!
– Ах, так я же еще и виноват? Идем к отцу!
– Ая-яй-яй! – от вопля засвербело в ушах, раздался топот ног… и в зал с портретами ввалилась целая компания. Впереди широким шагом двигался молодой человек лет примерно двадцати в мундире уланского поручика. За ухо он волок пухлую девочку в розовом муслиновом платьице с рюшами, и впрямь смахивающую на упитанную свинку. За ними чуть не бегом мчалась гневная молодая дама, судя по строгому темному платью – гувернантка. Девчонка визжала, поручик грохотал сапогами по паркету, гувернантка вскрикивала… И вся безумная кавалькада вдруг остановилась с разбегу, словно налетев на невидимую стену. И замерла, уставившись на Митю, под руку с двумя сестричками.