Face-to-face
Шрифт:
Руки ее внезапно легли ему на плечи, щека прижалась к щеке. Душу Ганса пронзила щемящая нежность, в глазах его сверкнул огонек юношеского упрямства.
«Я не хочу ждать, Ада, поверишь — и вправду чувствую себя, как мальчишка. У меня есть возможность быстро оформить туристическую визу для поездки по Кавказу. Хорошо бы нам там увидеться и поставить точки над „и“. Если ты скажешь окончательное „да“, то нас никто не сможет разлучить».
«Дай подумать, Ганс. В двадцатых числах мая я заканчиваю курс лекций и принимаю зачеты, после двадцатого июня у
Ганс прижал ее к себе и твердо произнес:
«Буду считать дни до нашей встречи и изучать русский язык».
Профессор Ларсон действительно купил самоучитель русского языка и начал считать дни — с той минуты, когда на перроне центрального вокзала Стокгольма она в последний раз махнула ему из окна отходящего поезда. Он приехал в Кисловодск спустя несколько дней после своего разговора с издателем Берьессоном и, прежде всего, попытался отыскать Аду Муромцеву в доме отдыха, адрес которого она сообщила ему во время последней встречи. Запас изученных за последний месяц русских слов позволил Гансу понять ответ дежурившей медсестры — тщательно проверив списки отдыхающих, она пожала плечами и сказала:
— Нет, извините, но Ада Эрнестовна Муромцева в санаторий еще не приезжала, хотя у нее путевка с позавчерашнего числа. Не знаю, что случилось, но думаю, что ничего особенного — скорей всего, ее задержали дела, и она сегодня-завтра появится.
Отыскав переговорный пункт, Ларсон простоял около часу в очереди у телефона автомата и позвонил в Ленинград. Он слушал долгие гудки до тех пор, пока связь не прервалась — домашний телефон Ады Муромцевой не отвечал.
Глава седьмая
Высоко в горах Дагестана лежит широкое плато. Давным-давно оно составляло единое целое с известным ныне Гутонским заповедником, но однажды что-то произошло в земной коре — она дрогнула, раскололась, и плато оказалось отделенным от всего мира бездонной пропастью. В дни половодья, когда весеннее солнце очищало от снега склоны гор, река Джурмут, напоенная талой водой, бесновалась у подножия скал, с ревом ворочая тяжелые камни.
Люди впервые ступили на плато в середине сороковых годов двадцатого века — отважные беглецы, которые, спасаясь от НКВД, сумели перебраться через бездонную расщелину. Ночами они иногда просыпались, с тревогой вслушиваясь в многократно усиленный эхом шум потока на дне пропасти — не предвещает ли вой Джурмут им новой беды.
Минуло тридцать пять лет, и маленькое безымянное селение превратилось в совхоз, официально носящий название «Знамя Октября». Электричество сюда было подведено еще в конце шестидесятых, линия телефонной связи установлена чуть позже, а в середине семидесятых началось бурное строительство, выросли новые дома, школы и клубы.
Иногда приезжали ученые, изучавшие жизнь обитателей леса-заповедника, а в начале восьмидесятого неожиданно началось строительство научно-исследовательского комплекса, в состав которого входило и общежитие для ученых — жители совхоза уже знали, что комплекс будет работать круглый год, группы сотрудников станут постоянно сменять друг друга.
Лет пятнадцать назад, когда село
Нынче со дня трагедии минуло пятнадцать лет, и ближе к вечеру директор совхоза Рустэм Гаджиев пришел навестить могилы погибших вместе со своей дочерью Халидой.
— Значит, его и вправду уже нет, — тихо проронила она, кладя цветы рядом с крестом, на котором был прикреплен портрет красивой молодой женщины. — Он в этот день всегда…
Рустэм понял, что хотела сказать дочь — в годовщину смерти матери, погибшей в катастрофе, Юрий не мог бы не приехать сюда… если бы был жив. Рука отца легла на плечо молодой женщины, боль ее души стократно отозвалась в его сердце.
— Доченька, свет очей моих, — дрогнувшим голосом сказал он, — я жизнь отдал бы для твоего счастья.
— Знаю, папа, — Халида щекой коснулась его руки, — но что-то все время заставляло меня верить.
— Не надо об этом, — попросил отец, — ты ведь умница и понимаешь, что сейчас об этом тебе думать не надо.
— Да, папа, но не хватает сил, — она печально взглянула на свой выпирающий живот и тяжело вздохнула: — Я ведь даже не успела ему сказать, если б он знал, то все, возможно было бы иначе, он бы никогда… Это я во всем виновата, папа!
— Халида, ты огорчаешь меня, не говори бессмысленные вещи! — он хотел сказать это строгим тоном, но не сумел.
Четыре жены Рустэма Гаджиева родили ему пятнадцать сыновей, но только одну дочь, и дитя это было для него дороже всего на свете, он никогда не мог по-настоящему сердиться на нее.
— Папа, когда ты в последний раз приезжал и в Москву и говорил со следователем, он… что он сказал тебе?
Рустэм с нарочитым удивлением приподнял брови:
— Не понимаю, я ведь все тебе рассказал.
…Конечно, он рассказал ей не все. Халида не знала, что в середине апреля рабочие, осушая котлован в районе Ясенево в двух километрах от их дома, обнаружили труп мужчины. Вода в котловане, находящимся рядом с теплотрассой, не замерзала всю зиму, поэтому от тела мало, что осталось, но на нем было надето зимнее кожаное пальто Юрия. Приехавшие из Ленинграда Сергей и Наташа Муромцевы опознали пальто — это был их подарок племяннику ко дню рождения. К тому же в кармане лежали его документы. Наскоро проведенная экспертиза не обнаружила следов насилия и указала наиболее вероятную причину смерти — утопление. Это подтверждало первоначальную версию следствия — самоубийство на почве нервного срыва. Следователь так и объяснил прилетевшим в Москву Рустэму Гаджиеву, его сыну Ильдериму: после разговора с оппонентом, приведшего их зятя в состояние стресса, он, не дойдя до дома, решил свести счеты с жизнью.