Face-to-face
Шрифт:
— Все бывает, — медленно проговорил он, — в мире живут разные люди, они по-разному переносят потерю близких. Одни живут воспоминаниями, другие их избегают. Но время идет, все меняется. Не забывай, она сейчас тоже очень страдает, и для нее, возможно, легче быть рядом с мужем, детьми Юры и с тобой — ведь ты носишь под сердцем его ребенка.
— Да, папа, конечно, — прошептала Халида. Она смотрела на фотографию женщины над надгробьем. Как же они обе были похожи — Лиза, погибшая во время катастрофы мать Юрия, и ее сестра Наташа.
…В те дни, когда
В конце февраля отпуск Наташи подходил к концу, и Ильдерим привез в Москву мать. В этот день впервые за все это страшное время на глазах Халиды появились слезы. Она бросилась к Фирузе и долго рыдала у нее на груди, а вечером мать, как в детстве, уложила ее спать, легла рядом и долго гладила по голове, бормоча на бежитинском языке — отгоняла злых духов.
На следующее утро Халиде нужно было ехать в районную АТС — пришла открытка, что подошла очередь Лузгиных на телефон. Выйти из дому нужно было не позже, чем в семь утра — очереди на телефонной станции были такими, что порой люди могли отстоять весь день, но так и не попасть к оператору. Наташа обещала накормить Тимку завтраком и отправить в школу, а девочек отвести в детский сад. Фируза поехала вместе с дочерью, хотя та за завтраком и пыталась ее отговорить:
— Мама, отдохни, на телефонной станции придется просидеть часов шесть или семь, не меньше, а вы вчера только прилетели. Смотри, Ильдерим так устал, что спит и ничего вокруг не слышит.
— Ильдерим — мужчина, — с улыбкой ответила третья жена Рустэма Гаджиева, — мужчинам положено много работать, много есть и много отдыхать. Женщинам много есть и отдыхать не положено.
— А работать? — поинтересовалась Наташа, складывая в раковину грязную посуду.
Фируза посмотрела на ее тонкие неумелые руки и вздохнула:
— Это уж, какой кому муж попадется. Сергей тебя бережет, смотрю, к делам на кухне ты не особо приучена.
— Мама, ну что ты, — смущенно воскликнула Халида, но Наташа не обиделась.
— Да нет, не то чтобы не приучена, — беспечно сказала она, — просто, мы ведь живем с семьей старшего брата Сережи, моя невестка Злата не работает, поэтому я даже ничего и сделать не успеваю — прихожу с работы домой, а уже все приготовлено, все постирано.
— Хорошая у тебя невестка, другая бы не стала чужую семью обстирывать.
— Она очень хорошая, — с искренним чувством подтвердила Наташа. — Знаете, она долго не имела детей, родила где-то в сорок семь или сорок восемь и тройню. Сразу же ушла с работы — для нее с тех пор весь мир в ее семье и детях.
— Так и должно быть.
— Не знаю, наверное. У моей Таньки с ее детьми разница в возрасте где-то недели две, и Злата наших детей вообще не разделяет — где моя, где ее. Мне кажется, что она о моей Таньке больше меня заботится, мне стыдно, но вот не получается у меня никак все свои силы отдавать дочке, — голос Наташи звучал смущенно и виновато. Внимательно поглядев на нее, Фируза покачала головой:
— Молодая ты еще.
— Что вы, мне уже скоро тридцать три.
— Я и говорю, что молодая ты для своего возраста. Другие в твои года уже всего повидали, а для тебя жизнь — игра. Ладно, поиграй, но так, чтобы ненароком никого не задеть, никому больно не сделать, — она поднялась и, аккуратно вытерев салфеткой губы, сказала дочери: — Пойдем, Халида, звездочка моя ненаглядная, а то твоя телефонная станция нас сегодня принять не успеет.
Когда они вышли из дому, было еще темно. Держа мать под руку, Халида впервые за последние три месяца смогла глубоко вздохнуть.
— Тебе не холодно мама? — спросила она, осторожно ступая по утрамбованному и посыпанному песком снегу. — Не поскользнись, смотри, ступай на песок.
— Мне-то что, это ты береги свое дитя. Когда тебе рожать?
— В начале августа. Я даже не знаю, как я…
— Приедешь рожать домой, — перебила ее мать, не дав сорваться словам отчаяния, — Володя, твой брат, из Тбилиси жену привез к нам в совхоз рожать.
В переполненном автобусе они доехали до здания АТС на Профсоюзной улице, и когда Халида увидела, сколько человек уже записано на сегодня в вывешенном на двери списке очередников, она поняла, что стоять им здесь и стоять — хорошо, если удастся пройти до обеда. Около восьми часов утра двери зала ожидания распахнулись, и измерзшиеся на улице люди рванулись внутрь, спеша занять места на двух длинных лавках, стоявших у противоположных стен.
Халида с матерью вошли последними — Фируза, боясь за ребенка, удержала дочь и не позволила толкаться. В воздухе еще паром стоял принесенный с улицы холод, недавно протертый уборщицей пол был уже истоптан, и свободных мест на лавках, конечно же, не осталось. Мужчина средних лет, сидевший с краю, посмотрел на Халиду, и взгляд его невольно выразил восхищение ее красотой, но он тут же отвернулся, поскольку рядом сидела недремлющая супруга. Фируза с достоинством обратилась к нему, сказав со своим певучим южным акцентом:
— Вы не уступите моей дочери место, уважаемый? Ей тяжело стоять.
Мужчина сделал вялую попытку подняться, но жена с сердитым шипением дернула его за руку:
— Сиди! Нет, бывают же такие нахалки! Понаехали тут, скоро вообще на шею нам сядут.
— Разве я вас оскорбила, уважаемая? — с удивлением, в котором, тем не менее, сквозила легкая ирония, спросила Фируза. — Когда к нам в село приезжают гости, мы ставим на стол угощение, а не называем их нахалами. В этом, наверное, разница между нами и вами.