Факап
Шрифт:
— Литературный вечер плавно переходит в вечер вольных мемуаров, — констатировал Рудольф. — Бойцы вспоминали минувшие дни. Давайте я вам помогу. Выскажу свою версию. Модификатор на Землю принесли цыгане. Уж простите, Валентин Петрович, я их буду называть именно так. Где-то украли и решили сделать на Земле обычную цыганскую лабораторию. Я так понимаю, это самое НИИЧАВО курировалось ДБЗ? — он посмотрел на Комова.
— Там сложнее было, — неохотно сказал тот.
— Ну да, ну да, всё сложнее. Поручили это дело академику Окада. Исследовать вирус и возможности его приспособления под что-нибудь полезное. Окада, я так понял, запросил свою цену? Хотел прожить подольше? А почему не согласился вступить в ряды? Не взяли?
— Окада любил науку, — сказал Горбовский. — А Странники наукой не занимаются принципиально. Только торговлей и политикой.
— А также воровством, обманом и шантажом, — напомнил Сикорски.
— Они хотя бы ни с кем не воюют, — напомнил Григорянц.
— Своими руками, — отбрил Сикорски.
— У них нет рук, у них по бокам такие штучки... — начал было Комов.
— У кого что, — Сикорски поморщился. — Настоящих хаттифнаттов там практически не осталось. Просто сброд со всей Галактики.
— Ну это всё-таки неправда. Процентов пять хаттифнаттов среди них есть. В основном главы больших семейств, — не согласился Горбовский. — Остальные, конечно... н-да. Всякой твари по паре.
— Даже слизни с Гаротты попадаются, — вспомнил Комов. — А ведь была великая цивилизация.
— Да какая разница? — спросил Славин. — Кому-то интересно, есть ли у них руки? Важно то, что они делают.
— Важно, мы без них можем обойтись или не можем, — рассудительно сказал Григорянц. — Пока не можем.
— Пока? Да ты, Арам, оптимист, — усмехнулся Сикорски. — Эталонный. Может, это прекрасное чувство измерять в григорянцах? Хотя лучше в миллигригорянцах. Нет, даже в микро...
Григорянц надулся, посмотрел сердито.
— Рудольф, — сказал он с достоинством, — почему вы время подсмеиваетесь? И ещё тыкаете. Я к вам уважительно, а вы мне тыкаете. Я что-то не так делаю? Я уйти могу. Меня знаете какие люди звали работать? Меня сам Синода звал работать! И я не пошёл работать с Синодой, потому что я очень уважаю Леонида Андреевича!
— Арам, — проникновенно произнёс Сикорски, — я осознал. Я виноват. Но я исправлюсь. Как только мы разгребёмся с этой проблемой, я скажу дяде Яше... ах да, дядя Яша и есть наша проблема... ладно, я скажу Ашоту Минасовичу, чтобы он привёз тот самый коньяк. Мы сядем в том маленьком ресторанчике. Закажем шашлык из настоящего барашка. И в пятьсот шестьдесят седьмой раз выпьем на брудершафт. Потом ты мне расскажешь про Сатурн, а я тебе про Владиславу. И когда коньяк кончится — ты споёшь "Огонь Прометея", а я это как-нибудь переживу...
— Вы такие вещи целый год уже говорите, — всё ещё сердито сказал Григорянц.
— Такой год, — развёл руками Сикорски.
Все замолчали. Стало тихо. Откуда-то очень издалека послышался тихий хлопок -наверное, кибер-уборщик хлопнул дверью.
Валентин Петрович потеребил кнопку на подлокотнике и сказал:
— Извините, я тут впервые... Почему всё такое... древнее? Вот эти кнопки, например? Или дорожки? Ковровые, в смысле? Они же... — он потеребил нижнюю губу, ища приличное выражение, — я такие только в старых сериалах видел.
— А вы попробуйте поменять тут что-нибудь без разрешения безопасников, — буркнул Комов. — Дорожки, по-моему, вообще никогда не меняли. Я их сколько помню...
— Меняли, — сказал Григорянц. — Десять лет назад. На такие же. Это часть системы безопасности дворца.
— По-моему, — сказал Комов, — это сам дворец — часть системы безопасности дворца. Причём не самая большая.
— И не самая важная, — закончил Сикорски.
Повисла пауза.
— И-извините, — в который уж раз начал Завадский. — Я хочу спросить... немного неудобный вопрос такой. Если это что-то секретное, то, пожалуйста, не отвечайте, я терпеть не могу, когда мне память трут... — Он обвёл глазами присутствующих. Ничего особенного не увидел и продолжил.
— Я к Леониду Андреевичу, по поводу Радуги... У вас правда была какая-то капсула, непробиваемая для Волны?
— Нет, конечно, — удивился Горбовский. — Против Волны защиты не было.
— Тогда как же вы планировали спастись? — не понял Завадский. — Или у вас был ключ? Лаксианский ключ? Который выключил бы Волну?
Горбовский посмотрел на него с лёгким удивлением.
— Спастись? Зачем? Я планировал масштабную катастрофу. С гибелью Ламондуа, всех его коллег, и обязательно — двух или трёх руководителей высшего уровня. Лучше всего — моего уровня. Вот тогда Институт можно было бы разогнать, а исследования в этой области закрыть. Вероятнее всего, навсегда. Чего я, собственно, и добивался.
Архивариус недоумённо потряс головой.
— Вы забыли, что я тагорянин, — сказал Горбовский. — Неполноценный тагорянин, позор семьи. К тому же изгнанник. Пусть даже высокопоставленный. В такой ситуации слишком цепляться за жизнь как-то глупо. С другой стороны — успешное предотвращение опасных экспериментов в зоне нашей ответственности...
— Как это изящно сформулировано, — оценил Сикорски.
— ...было бы оценено по достоинству, — закончил Леонид Андреевич, не обращая внимания на подколку. — Лет через сто с моей семьи сняли бы санкции, которые она получила из-за моего появления на свет. А мне, быть может, было бы даровано хорошее перерождение.
— К... какое это самое? Перерождение? В каком то есть смысле? — не понял Валентин Петрович.
— Да, термин не очень удачный, — согласился Горбовский. — Тэтан не перерождается. Он постулирует своё бытие в экумене, поскольку является причиной над жизнью.
На этот раз тишина наступила капитальная. Глухая, ватная, мёртвая тишина.
— Кхм, — попробовал прогнать её Комов простым покашливанием. Не получилось.
— Мы говорили про академика Окада, — попробовал свои силы Сикорски.