Факап
Шрифт:
— А вы в курсе, уважаемый Валентин Петрович, — вступил Сикорский, — про некоторые свойства их, так сказать, ментального метаболизма? Благодаря которым они обходят лемму Пошибякина?
— Знаю, — поморщился архивариус. — Но мы же с ними торгуем? И расплачиваемся, среди всего прочего... этим тоже, — по его лицу проплыла гримаска лёгкого отвращения. — И чем мы тогда лучше их?
— А знаете, — вдруг вспомнил Славин, — я тут недавно сидел, выпивал с бывшими коллегами. Из литературной тусовки. Ну, там были молодые авторы — Питер Уоттс, Анафем, Кирилл Еськов...
— Какой же Еськов молодой автор? — удивился Григорянц.
— Вообще-то не очень, — согласился Славин. — Так у нас все, кто не лауреат — молодые авторы. Так вот, они там интеллектуально развлекались. Задавали вопрос, и все предлагали сюжетные решения. И вот кто-то спросил. В Средневековье было такое представление, что дьявол покупает у людей души. И никто не объяснял, зачем. Так Еськов предложил объяснение: он их всасывает и тем самым омолаживает свой разум. Обходя тем самым лемму. Представляете, как человек угадал?
— Наверное, что-то слышал. Кто-то болтлив. Надо этим заняться, — сказал Сикорски.
— Нет, не думаю, — ответил Славин. — Просто у Кирилла воображение хорошее. В сочетании с логикой — убойная вещь.
— Что-то я на эту тему читал, — сказал Комов, — и там было сказано, что дьявол всё-таки покупал души взрослых. А не как цыгане. Которым нужны дети.
— Это их отчасти оправдывает, — заметил Горбовский.
— Извините, конечно, Леонид Андреевич, но это очень ваша этика, — сказал Славин.
— Я живу на Земле давно, — спокойно ответил Горбовский, — и до сих пор не могу понять эту озабоченность детьми. Ценность индивида повышается с возрастом. Ценность личинки никак не может быть сравнима с ценностью зрелой особи. Это же очевидно.
— На Радуге, помнится, ты по-другому рассуждал, — напомнил Комов. — Когда посадил в челнок женщин и детей, а физиков оставил.
— Потому что я хотел убить физиков, а не женщин и детей, — спокойно сказал Горбовский. — Их надо было остановить, пока они не натворили чего-нибудь страшного. Этот идиот Ламондуа даже не пытался просчитать последствия нуль-перехода! На тонкие уровни материи! Он долбился в дверь, не понимая, что за ней.
— Но ведь всё кончилось хорошо? — не понял Завадский. — Люди остались живы, а у нас есть нуль-Т.
— Да, — грустно сказал Горбовский. — Я и предположить не мог... Да вообще никто предположить не мог. Что лаксиане вмешаются. Особенно — в такой форме.
— Я так и не понял, что именно они поменяли, — пробурчал Сикорски.
— Десятый знак константы сопряжения сверхтонкой структуры, — ответил Горбовский. — Что сделало невозможным выброс гипервакуумной волны при нуль-переходе. Точнее, сместило в область сверхтяжёлых элементов. Если передать через нуль-Т элементы тяжелее сто двадцатого, будут проблемы. Но вообще-то... Они изменили законы природы. Законы природы, понимаете? Как минимум, в нашей Галактике. Ради... я не понимаю, ради чего. Не могу понять.
— А вы бы так не поступили? Если бы имели возможность?
– спросил архивариус.
Горбовский посмотрел на него как на внезапно заговорившую табуретку. Точнее, как на человека, внезапно превратившегося в табуретку и при этом пытающегося говорить. Это было очень заметно и очень обидно.
— На Тагоре до сих пор просчитывают последствия, — сказал он. — До сих пор.
— И что насчитали? — архивариус от обиды осмелел.
— Много разного насчитали. Например, эволюция звёзд класса G и ниже на финальных стадиях...
— Да и пёс с ними, с финальными стадиями, — пробурчал архивариус.
— У меня есть гипотеза, — сказал Славин. — Я думаю, что старое значение константы было... искусственным, что-ли. А сейчас тэ... лаксиане просто вернули Галактику в норму. Поэтому им и не надо было просчитывать последствия. Они и так знали, как оно было.
— Это сложно и ненужно, — сказал Григорянц. — Им же не надо ничего считать. Они так знают. Они же опериру...
— Неприличные разговоры, — перебил Сикорски. — Давайте всё-таки про Званцева. Это даже мне интересно.
— Видите ли какое дело, — начал Горбовский. — Все почему-то поверили, что Званцев фанатик. И его учитель тоже. А также — что именно академик Окада разработал модификатор.
— Если уж на то пошло, — сказал Комов, — Вандерхузе...
— Целмс, — вставил Сикорски.
— Вандерхузе этого не утверждает, — упрямо закончил Комов. — Академик Окада его только изменил. А взялся он... ах ну да. Откуда он мог ещё взяться-то.
— Вот именно, — сказал Горбовский. — Откуда у нас берутся все эти штуки?
— Тогда же вроде как прямого контакта не было? — вспомнил Валентин Петрович. — Хотя... это, как его... НИИ чего-то...
— ЧАВО, — подсказал Горбовский. — Находился на Земле, но по документам проходил как НИИ четвёртого автономного военного округа. То есть экватории Луны. НИИ — четыре — АВО. В НИИЧАВО его местные остроумцы переделали. Там занимались артефактами Странников и хаттифнаттов. Варварскими совершенно методами, конечно. На поверхности планеты, без нормальной защиты.
— И ещё секретность эта идиотская, — вспомнил Комов. — Знаете, как хаттифнаттские защитные экраны называли? Мы говорили — "щиты", а секретчики — "артефактами типа ДБД". Ругались по этому поводу страшно. В конце концов кто-то придумал выражение "щит Джян бен Джяна". Дурацкое название. Но запоминается.
Архивариус покосился на Комова несколько опасливо.
— Ну что вы на меня так смотрите? — знаменитый космолётчик поморщился. — Человек я, человек. Плюс-минус обстоятельства. В Институте работал. Отвечал за наладку... некоторых приборов, — закончил он.
— Но мы вам о них не расскажем, — саркастически закончил Сикорски.
— Да ничего такого, обычные умклайдеты, — Комов махнул рукой. — То есть ульмотроны. То есть это когда наши такое делать научились, стали называть ульмотронами... — он задумался.