Факап
Шрифт:
— Подсунул труп — сменил легенду? — сказал Комов. — Ну может быть. Но кто тогда разбил голову Бунге? Он же? А почему Бунге говорил, что это он сам?
— Запутали вы нас, Леонид Андреевич, — констатировал Григорянц. — Совсем запутали.
— Ну, не так уж и запутал, — благодушно заметил Горбовский. — Просто у вас не хватает данных. А у меня они есть. Все.
— Это вы так думаете, что все, — вдруг сказал Завадский.
Горбовский внезапно вытянул шею. Движение было странным и совершенно не человеческим. Ещё более странным был сопровождавший движение звук — что-то вроде скрипа хрящей.
— Так-так-так, — сказал он. — С этого места, пожалуйста, поподробнее.
— Ну это как бы... смотря как посмотреть, — осторожно, очень осторожно ответил Завадский. — Может, совпадение. Видите ли... я всегда стараюсь найти первоисточник.
— И нашли. Первоисточник чего? Мемуара Вандерхузе? — речь Горбовского заметно ускорилась, но осталась столь же чёткой. Комов посмотрел на старого приятеля удивлённо и настороженно.
— Нет. Этого, как его... "Трудно быть богом". Ну, мне помогали немножко, — признался Валентин Петрович.
Он с пыхтением, проминая брюшко, поднял с пола портфельчик. Оттуда был извлечён непрозрачный пакет, который он разорвал наискось. Из пакета он достал невзрачный плоский предмет с едва различимыми надписями.
— Совершенно случайно наткнулись... Очень старая книжка. Дополуденная. Там очень интересные совпадения ... но это же когда написано... Древность.
— Что, древняя книга? Средневековая? Было бы по-своему логично, — пробормотал он.
— Ну что вы, не средневековая... — забеспокоился Валентин Петрович. — Дополуденный двадцатый век, эс-эс-эс-эр. В смысле — Советский Союз социалистический, а не эс-эс-ка.
— Оригинал? — поинтересовался Леонид Андреевич, протягивая руку.
— Ну нет, конечно... копия, — прямоугольник перешёл из рук в руки. — Это обложка древней книги. И там ещё несколько страничек... дальше всё сгорело.
— А и Бэ Стругацкие, — прочитал Горбовский. — "Трудно быть богом". Это вообще что?
— Вы посмотрите, — Валентин Петрович нервно потёр нос.
Комов почему-то подумал, что нос архивариуса буквально создан для бородавки — большой, уродливой, очень заметной. То, что её не было, выглядело обидным недочётом. Потом он вспомнил, что Завадский фукамизирован, и подавил разочарованный вздох.
Горбовский тем временем осмотрел серую обложку, открыл её и сосредоточился на тексте.
— Какие-то приключения детей... — наконец, сказал он. — К чему это?
— Во-первых, название совпадает, — начал Завадский. — Во-вторых, имена упоминаются очень интересные... Вот, посмотрите, — он вынул обрывок книги из пальцев Леонида Сергеевича и с выражением прочёл: "Ложа Анкиного арбалета была выточена из черной пластмассы, а тетива была из хромистой стали и натягивалась одним движением бесшумно скользящего рычага. Антон новшеств не признавал: у него было доброе боевое устройство в стиле маршала Тоца, короля Пица Первого..."
— Три раза "была", — заметил Григорянц.
— Два раза "была" и один "было", — поправил Славин.
— У Строгова в "Стажёрах"... — открыл было рот Валентин Петрович, но под взглядом Горбовского поправился: — Я хочу сказать, тут про Тоца... и про Пица... И дальше имена — прямо как у этого... ложного Вандерхузе, — закончил он.
— Ложный Вандерхузе — это удачный эвфемизм, — оценил Сикорски. — Говорил же я, что у нас тут литературный вечер.
— Где-нибудь есть полный текст? — спросил Горбовский.
Завадский сглотнул слюну. Было видно, что он волнуется.
— Пока не нашли. Это чудом уцелело. Стокгольм раскапывали. Там вообще-то всё выгорело, извините. Ищем.
— В смысле — ДГБ ищет? — уточнил Комов. Завадский кивнул.
— А электронная версия? — не отставал Горбовский.
— Нету её, не знаю почему... наверное, не вошло в бесплатный фонд, — Завадский сказал это так, будто он был в этом виноват лично и в том признаётся. — Вообще, много ведь всякой литературы погибло... Ну и ещё есть одно обстоятельство... — он окончательно смутился, как будто подумал о чём-то неприличном.
— А вот и обсуждение Строгова начинается, — с удовольствием констатировал Руди. — Я форменный пророк.
— А Строгов тут зачем? — удивился Григорянц.
Славин тяжело вздохнул.
— Да есть такая проблема. Литературоведческая. Строгов, конечно, гений. Но иногда злоупотреблял мольеровским методом. Брал своё добро там, где находил его. То есть пользовался чужими сюжетами. В частности, кое-что взял у этих самых Стругацких. Ну и у других авторов тоже что-то.
— Да, в творчестве Строгова много ремейков, — театрально вздохнул Сикорски.
— Ну а потом он стал вершиной нашей классики, — продолжал Славин. — И во избежание всяких сравнений... как бы это сказать?
— Книги Стругацких стали... менее доступными, — завершил Валентин Петрович и утёр рукавом обильную росу на лбу.
— То есть тексты уничтожили, — заключил Горбовский. — Или слишком хорошо спрятали, что одно и то же. Но хоть что-то от этих книг осталось?
— Какие-то цитаты, — сказал Завадский. — Ну, можно поискать... Но про маршала Тоца и прочих — до сих пор даже цитат не находили.
— Ясно, — заключил Горбовский. — Значит, вот так... Вот даже так, значит, после этого всё меняется, — он пожевал губами.
Кем меняется? — переспросил архивариус.
— Ну не нами же, — непонятно ответил Горбовский, о чём-то напряжённо думая.
— А вообще — хорошее было время, — неожиданно сказал Комов. — Интересное.
— Простите? — не понял Валентин Петрович. — Какое время вы имеете в виду? Двадцатый век до Полудня?
— Нет, ну этого я не застал, — Комов посмотрел на собеседника с удивлением. — До Гудбая. Вот неужели никак нельзя было без этого обойтись? — вопрос был адресован Горбовскому, и судя по интонации — явно не в первый и даже не в сотый раз.