Факап
Шрифт:
— Никак, — тем же тоном ответил Горбовский. — Ты же видел расчёты.
— Всё равно риск был огромный. Как мы с Володей с этим вашим "пауком" наломались... Всё-таки шуточки были у него дурацкие, — вздохнул он.
— Гена, — укоризненно сказал Горбовский. — Мне кажется, ты пытаешься произвести впечатление на нашего гостя. И совершенно напрасно. Он архивный работник и прекрасно знает...
Тут раздалась мелодичная трель — стандартный звонок с компа.
— Это мне, — сказал Леонид Андреевич и взял с дивана маленькую, не больше ладони, панельку. Прочитал написанное.
— Гена, — сказал он внезапно севшим голосом. — Посмотри, пожалуйста.
Комов взял панельку. Прочитал. Лицо его застыло: вся мелкая мимика куда-то пропала.
— Это точно? — спросил он. — Проверено?
— Я же говорил, что жду, — ответил Горбовский. — Или плохих новостей, или их подтверждения.
— Что-то случилось? — встревожился Валентин Петрович.
— Очень давно, — сказал Горбовский. — Давным-давно всё случилось. Арам Самвелович, дорогой, вы не передадите мне водички? Очень хочется водички.
Григорянц привстал, дотянулся до блестящего рычажка экспресс-охладителя и нажал. Аппарат загудел, и через несколько секунд на подставке выдвинулся запотевший стакан с холодной водой.
Горбовский сел на койку, взял стакан и принялся с видимым удовольствием пить.
Комов тем временем удручённо рассматривал маленький треугольный предмет.
— Сколько их у нас осталось? — спросил он.
— Теперь четыре, — вздохнул Горбовский.
— А ты уверен, что Курт всё?
— Всё, — подтвердил Горбовский. — Лоффенфельда больше нет. Абалкина тоже. Исчез прямо с полярной станции Саракша.
— Может, Тристана просто убили? — спросил Комов без надежды в голосе. — Могли же его просто убить? Во сне, например, могли же? Или просто не успел? Мог он не успеть?
Горбовский не ответил.
— Понятно, — Комов отошёл к окну и нажал на раму. Пейзаж стёрся, в окне появилась тьма внешнего пространства, слегка разбавленная белым пятном какой-то дальней галактики.
— Мне кто-нибудь объяснит? — спросил Завадский.
— Да, пожалуйста, — голос Горбовского был ровным и безжизненным. Завадский подумал, что таким голосом можно дезинфицировать операционные. — Во-первых, мы потеряли очередной лаксианский ключ. Вместе с носителем.
— То есть как потеряли? — не понял Валентин Петрович. — Вот так взяли и потеряли? И не можете найти? Это... это вообще что такое?
— Не в том смысле потеряли. Видите ли какое дело, — голос Горбовского не изменился. — Лаксианский ключ — это почти абсолютное средство от чего угодно. Но именно почти. У него есть один маленький недостаток. Крохотный. Лаксианский ключ всегда остаётся лаксианским.
— Не понял, — признался архивариус. — Я не очень, э-э-э, разбираюсь в артефактах.
— Не переживайте, это вообще мало кто знает... С точки зрения ключа, он не исполняет приказы. Он устраняет причину приказа. А причин всегда две. Какие-то внешние обстоятельства и сам приказывающий. Поэтому он может пресечь какой-то процесс во внешнем мире. Или прекратить существование самого источника приказов. Обычно он всё-таки выбирает первое. Но не всегда. Дальше понятно?
— А-а-а, — протянул архивариус. — А есть какие-то... закономерности? Когда он принимает, э-э-э, другое решение?
— Есть, — с крайней неохотой сказал Горбовский. — Хотя они довольно расплывчатые. В стандартных случаях мы знаем, что можно, а чего нельзя. Отключить Лене ноги, например, можно. Вероятнее всего, можно. Прекратить жизнь на большом небесном теле нельзя. Вероятнее всего, нельзя. Хотя есть исключения. Однажды ключом погасили звезду. И это сошло с рук.
— Тоже мне звезда, — не согласился Комов. — Так, коричневый карлик. На поверхности тысяча кельвинов всего-то.
— Это очень ценное замечание, Гена, — вздохнул Горбовский. — Тем не менее, термоядерную реакцию ты прекратил. Превратил звезду в планету. Тем самым убив плазмоидов, которые жили на её поверхности. Уничтожил целую цивилизацию, а ты жив. Но когда Тосович попытался остановить ключом старт "Топиария"...
— Ни ключа, ни Тосовича, — закончил Комов.
— То есть лаксиане вмешиваются в земные дела? — заинтересовался архивариус. — У меня другие сведения.
— Не то что вмешиваются. Просто... — Горбовский замялся. — Давайте всё-таки не говорить неприличных вещей. Даже сейчас.
— Что значит неприличных? — не понял Завадский.
— Наш Леонид Андреевич, — сказал Сикорски, — в этом вопросе следует тагорянской этике. Обо всех нужно говорить с той долей уважения, какой они заслуживают. Есть те, к которым мы просто не способны проявить достаточное уважение в обыденном разговоре. Поэтому говорить о них не следует, разве что в случае крайней необходимости, которая оправдывает непочтительность. Но мне кажется, у нас тут как раз тот самый случай?
— Пока ещё нет, — сказал Комов. — Может быть, он погиб. Или не летит на Землю.
— Ты сам-то в это веришь? — Горбовский посмотрел на друга с сомнением.
— Нет, — признался Комов. — Но проверить не помешает.
— Будем ждать подтверждения, — заключил Горбовский. — Хотя — думаю, что он уже здесь. И уже ищет.
— Давайте не будем предвосхищать события, — сказал Комов. — Давайте поговорим о чём-нибудь интересном. Хотя бы о Вандерхузе.
— Лучше об Арканаре, — попросил Завадский. — Мне всё-таки непонятно. Что же там произошло, в Арканаре? На самом деле? Вот вы, Леонид Андреевич, говорили, что знаете все факты.
— Ладно, чего уж там. Знаю, — Горбовский снова сел. — Просто я знаком со Званцевым.
— С кем? — не понял архивариус.
— С Николаем Евгеньевичем. Точнее, с тем, во что он превратился. Последний раз я с ним разговаривал полгода назад. Мы тогда пытались договориться со Странниками насчёт гугонской гравитроники.
— Он сцыганился?! — Комов по-настоящему удивился.
— У меня... небольшая просьба, — сказал Завадский. — Вы не могли бы называть Странников Странниками, а не всякими оскорбительными кличками? Это не потому что у меня с галактами отношения какие-то, — тут же добавил он. — Просто не люблю.