Факел

Пенфилд Уайлдер Грейвс

— Ну, допустим, — холодно отозвался Эврифон. — Я никого ни в чем не обвиняю. А чему я верю — это мое дело.

Дверь им открыла сама вдова Ликия, краснощекая и толстая.

— Вот хорошо-то, что вы пришли, — сказала она. — Ей, по-моему, очень худо. Жалуется, что голова страшно болит, а от самой так жаром и пышет.

Эврифон кивнул и повернулся к Гиппократу.

— Я пойду к ней один и сделаю все, что найду нужным. А потом ты ее осмотришь, и мы обсудим ее болезнь. Так ей будет легче.

Гиппократ наклонил голову в знак согласия и, заметив, что домик очень тесен, сказал:

— Я подожду здесь, на

улице.

Когда дверь захлопнулась, он принялся расхаживать взад и вперед перед домом. Его бесил тон Эврифона и то явное недоверие, с каким старый асклепиад выслушивал все, что бы он ни говорил. Так вот почему Эврифон не пожелал здороваться с ним в Триопионе. А Фаргелия? Неужели она лишь красивая и расчетливая гетера? И он позволил, чтобы его, врача, так ловко провели!

Однако больше всего его мучила мысль о Дафне. Что она подумала? А раз она знает, чему верит Эврифон, то как ей должно быть сейчас тяжело! Нет, он настоит на том, чтобы Эврифон позволил им поговорить. Она непременно поверит ему, хоть ее отец ему и не поверил. И все же сначала он должен помочь Фаргелии, которая здесь одна среди чужих, быть может, ожидает смерти.

Он поглядел туда, где под обрывом расстилалась гавань. К молу медленно подходила триера; ее бурый парус был свернут и подтянут к рее, ряды весел ритмично подымались и опускались. Он услышал крик кормчего, приказывавшего поднять весла на правом борту и сильнее налечь на левом. Корабль повернулся, и даже сюда донесся всплеск упавшего в воду носового якоря.

И вдруг Гиппократ узнал в этом корабле косскую триеру, хозяином которой был архонт Тимон. Женщина в малиновом плаще на корме, наверное, Олимпия, а невысокий человечек рядом с ней — уж несомненно Тимон. Они, конечно, приехали из Триопиона, чтобы узнать решение Эврифона, чтобы еще раз попросить Дафну в жены своему сыну Клеомеду. Гиппократа душил бессильный гнев.

Тут его окликнули, и, оглянувшись, он увидел на пороге домика вдову Ликию.

— Эврифон просит тебя войти, — сказала она, а когда он проходил мимо, добавила: — Хорошо, что ты приехал: Фаргелия только о тебе и говорит.

Выражение ее пухлого лица рассердило Гиппократа, и к тому же она укоризненно покачала головой, словно говоря: «Это все твоя вина». Ему вдруг захотелось ударить ее. Но он ничего не ответил и мгновение спустя уже стоял на пороге комнатки, выходившей во внутренний дворик.

Перед ним на постели лежала Фаргелия — лицо ее пылало, белокурые косы разметались по подушке, синие глаза пристально смотрели на него. Его гнев сразу исчез, и, подойдя к ней, он прижал руку к ее лбу, даже не заметив Эврифона, который, стоя в ногах кровати, внимательно наблюдал за ними.

Фаргелия закрыла глаза и прошептала:

— Наконец-то, наконец-то ты приехал… — Она открыла глаза и посмотрела на него. — Я боюсь, Гиппократ. — Тут ее голос стал громче. — Я боюсь, что умру, а я так хотела быть здоровой, чтобы… чтобы мы могли вместе вернуться в Эги.

— Глупости, — сказал Гиппократ. — Мы скоро поставим тебя на ноги.

Тут он наконец увидел Эврифона, который, пожав плечами, сказал:

— Я оставлю вас вдвоем… вспомнить прошлое. Когда ты кончишь осмотр, ты найдешь меня в экусе.

После его ухода Фаргелия сказала:

— Пожалуйста, не отнимай руки. У меня болит голова. Так болит! — Помолчав, она продолжала: —

Ты ведь уже знаешь, какую операцию делал Эврифон? Я надеялась, что мне удастся скрыть от тебя все, и Олимпия посоветовала мне прибегнуть к этому способу. Она была очень добра ко мне и привезла меня сюда. Они спрашивали меня об отце ребенка, и я слышала, как Олимпия говорила Эврифону, что я была твоей любовницей… А я только хотела ей быть. Это очень дурно? — добавила она, помолчав.

Ее веки медленно закрылись, но не сомкнулись совсем; она лежала неподвижно. Опытная рука Гиппократа почувствовала, что жар очень велик. Кожа была совсем сухой. Височная артерия под его пальцами билась часто и напряженно. Синие глаза вновь открылись, но взгляд их был смутен.

— Я умру? У меня было время о многом подумать. Я пыталась выиграть. Я поставила все свое счастье на один бросок игральных костей. И проиграла… Так что, может быть, моя смерть и к лучшему. — Ее веки медленно сомкнулись. — Нет, я не сплю. Мне надо тебе все рассказать, пока еще не поздно. Я любила тебя. Я хотела стать женщиной вроде… вроде твоей матери. Женщиной, которую ты мог бы полюбить на всю жизнь. Когда ты уехал из Македонии, я хотела поехать за тобой. Но для этого нужно было позволение царя. Я просила его, умоляла. В конце концов он послал за мной, и мы заключили сделку. И поклялись Афродитой — и он и я — хранить ее в тайне. Так что ты никому не рассказывай. Я исполнила то, что он хотел, а он приказал начальнику триеры отвезти меня на Кос. И только тогда я узнала, что он и так давно уже решил послать за тобой. Плаванье было очень долгим, и в пути я поняла, что беременна. Я проиграла. Отец моего неродившегося сына — царь Пердикка.

Она вновь открыла глаза, и по ее щекам поползли слезы.

— Теперь все это позади, — сказал Гиппократ. — Мы с Эврифоном поможем тебе. Ты поправишься.

Она улыбнулась и сказала нежно:

— Только ты можешь пробудить во мне желание жить. Ведь, кроме тебя, у меня больше никого нет.

Погладив ее по руке, он спросил.

— У тебя где-нибудь болит?

Она указала на низ живота. Он сунул руку под покрывало и пощупал стенку живота. Она была напряженной и твердой.

— Открой рот и покажи язык. — Он поглядел и кивнул головой. — Что ты ела и пила? И какие лекарства принимала?

— Последние два дня — ничего, кроме воды и гидромеля. Ведь Эврифона не было, и вдова без него сама решала, что будет лучше.

Гиппократ вышел в экус, и вдова оставила его наедине с Эврифоном.

— Она тебе его назвала? — спросил Эврифон.

— Да. И просила никому не открывать его имени.

— Я так и думал, — холодно и зло ответил Эврифон.

Гиппократ покраснел, но сдержался.

— То, что она сказала тебе о нем, было чистой правдой.

Эврифон удивленно посмотрел на него.

— Однако, — продолжал Гиппократ, — сейчас следует думать о других, более важных вещах. У нее сильный жар, и, к несчастью, последние дни она ничего не ела. И не принимала никаких лекарств.

Выражение глаз Эврифона предупредило его, что лучше не продолжать.

— Извини, — сказал он. — Я согласен с тобой, что она скорее всего умрет. Но тем не менее нам следует использовать все средства, которые могут ей помочь.

Эврифон встал и, подойдя к двери, позвал вдову Ликию. Когда она вошла, он сказал: